Мой внутренний Элвис - [52]

Человек на носилках рядом с Нелли ужасно стонет. Но и на него медсестра не глядит. Я встаю посреди коридора, чтоб задержать какую-нибудь медсестру, заставить их наконец-то осмотреть человека с носилок рядом и привести врача для Нелли. Я только-только завидела одну из них, заворачивающую за угол и идущую в нашу сторону, как откуда-то доносится тихий слабый голос, который поет: «Как здорово, что ты родилась, а то бы нам тебя так не хватало, здорово, что мы вместе, поздравляем, именинница!»

Именинница? Я иду к Нелли и нагибаюсь к носилкам. Она показывает на левую руку. Там, под иглой, на запястье, часы и стрелки показывают двенадцать.

— Happy Birthday, — шепчет Нелли и хочет приподняться.

Я осторожно обнимаю ее, и Нелли влажно целует меня в обе щеки.

— И как ты только помнишь эту жуткую песню?

Нелли чуть заметно пожимает плечами.

— А мне она всегда нравилась, это ведь так прекрасно — сказать кому-то, как хорошо, что он есть на свете.

Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не заплакать.

— Открой мой рюкзак.

Санитары сложили наши вещи у носилок. Я достаю рюкзак Нелли.

— Открой, — говорит она, — твой подарок — наверху.

Я открываю рюкзак и заглядываю в него. Наверху лежит розовая пластиковая коробка. Это Барби, думаю я сперва, но когда вынимаю ее, понимаю, что там: Элвис в гавайском стиле, с гитарой и цветочной гирляндой на шее.

— Спасибо! — говорю я.

— Я его достала в «Уолмарте». Он тебе нравится? Смотри, он даже умеет петь по-настоящему!

Я вытаскиваю Элвиса, чтоб не задумываться о том, что она имеет в виду под «достала в „Уолмарте“». Вытащить куклу из коробки ужасно трудно, и непонятно, на что пошло больше пластмассы — на саму куклу или на упаковку. В конце концов у меня получается. Под гавайской рубашкой спрятана кнопка. Я нажимаю на нее, и Элвис тут же поет жестяным голосом песню «Голубые Гавайи». Нелли тихо подпевает ему, и я не могу удержаться и начинаю петь тоже, нажав кнопку второй раз.

На наше пение приходит наконец медсестра. Она говорит нам, чтоб мы вели себя потише, потому что больные хотят спать. Мне очень хочется ей сказать — обратите же наконец внимание на то, что больные кругом стонут и корчатся от боли, но я не решаюсь.

— Моей подруге срочно нужен врач, — говорю я вместо этого. Медсестра коротко кивает и идет дальше.

Конечно, никакой врач не приходит. Но она хотя бы приглушает неоновый свет — наверное, в коридоре настало время спать.

Как уютно. Я приношу стул из приемной в конце коридора, сажусь у носилок Нелли и держу ее руку. Нелли улыбается, потом отворачивает голову и закрывает глаза. Секунду я думаю, что она снова потеряла сознание, но потом слышу знакомый храп.

— Что с ней?

Передо мной возникает врач в белом халате. Нелли открывает глаза. Я протягиваю врачу руку:

— Антье Шрёдер.

Врачу приходится с трудом высвободить свою из кармана халата, он коротко и вяло пожимает мою руку и говорит «Майерс». Кажется, ему всего восемнадцать. Я рассказываю, как могу, что случилось с Нелли, он измеряет ей давление, светит в глаза, ощупывает живот и достает из кармана шприц, чтоб взять у Нелли кровь на анализ.

— Типичный случай гипервентиляции, — говорит он мне, и это значит, что в крови слишком много кислорода, кровь быстро окисляется, и организм защищается от этого обмороком, чтоб остановить новый приток кислорода.

Потом врач говорит, что придет еще, когда будут готовы результаты анализов.

Я вспомнила, как иногда говорила о Кларе: «Вот она гипервентилируется», когда та бесилась. Клара тогда становилась совсем бешеная, хотя мы и понятия не имели, что такое настоящая гипервентиляция.

Теперь-то я знаю.

Врач приходит час спустя, и Нелли уже спит.

— Всё в порядке, — говорит он, — с медицинской точки зрения всё нормально.

Я спрашиваю у него, почему же Нелли тогда было так плохо.

— У нее стресс? — спрашивает врач.

Я киваю.

— Из-за беременности.

Врач внимательно глядит на меня.

— Ее мать беременна?

— Нет, она сама беременна.

Врач читает что-то в своих записях и качает головой.

— Нет, она не беременна. Мы обычно сразу проверяем это по анализу крови.

Потом он пожимает мне руку, говорит, что сейчас придет медсестра, которая запишет данные Нелли для счета, а завтра утром ее выпишут. Он уходит, а я смотрю на спящую Нелли и не знаю, что и думать. Неужели она придумала эту беременность? Или просто врач попался неопытный? Но ведь тест на беременность не бог весть как труден.

Нелли стонет и переворачивается на бок. Мне до зарезу хочется просто удрать, просто побыть одной. Но потом Нелли шепчет: «Антье», и я беру ее руку.

— Все в порядке, — говорю я, — ты здорова. Сейчас придет медсестра и запишет твое имя, а утром нам можно будет уйти.

Нелли вдруг широко раскрывает глаза.

— Мое имя? Антье, они же сразу позвонят моим родителям!

И это правда.

Нелли садится. Трубка от иглы к капельнице качается.

— Осторожнее!

Но Нелли не хочет быть осторожной.

— Нам надо бежать. Сейчас же!

Я пробую уложить ее на носилки.

— Мы не можем уйти, ты только что была без сознания!

— Но ты сказала, что я здорова!

— Да, но…

— Это надо убрать.

Нелли тянет пластырь, которым игла крепится к руке.

Мне плохо. Если так пойдет дальше, то уже мне придется лечь на носилки, а она сможет сидеть рядом. Нелли почти сняла пластырь.