Мой век - двадцатый. Пути и встречи - [40]

Посреди всей суматохи, связанной с открытием конторы, вошел нанятый нами швейцар, между прочим, бывший аристократ, очень представительный господин с длинной седой бородой, и нервно объ-вил, что прибыл отряд солдат, требующих немедленно закрыть помещение.

’’Как? Да не может этого быть, — сказал я. — Должно быть, тут какая-то ошибка”.

Он настаивал на своем и через минуту привел в мой кабинет двух офицеров. Они объявили, что помещение должно быть немедленно закрыто, поскольку мы не получили ’’патента” на открытие конторы от Московского совета (горсовета). Разговаривали они вполне вежливо, но категорично. ’’Всех придется арестовать, а помещение будет опечатано”, — заявили они.

Я попытался возражать, но они и слушать меня не стали. Тогда я предъявил дополнение к нашему концессионному соглашению, подписанное Цурюпой, и их поведение несколько изменилось. Однако подлинность этого документа все еще вызывала у них сомнение. В это время вошедший в комнату Мишель снял трубку стоящего на моем письменном столе телефона и сказал телефонистке: ’Пожалуйста, Кремль. Я хочу говорить с товарищем Лениным”.

При упоминании этого имени офицеры побледнели. Ответила секретарь Ленина Фотиева и, когда ей объяснили, в чем дело, попросила одного из офицеров подойти к телефону.

О том, что она ему говорила, мы могли догадываться только по его голосу. ”Да... да...” — только и мог произнести он, заикаясь.

Когда он повесил трубку и к нему вернулся дар речи, он сказал: ”Ну, тогда - другое дело. Правда, вы тут кое-что упустили, но это чистая формальность, которую можно в два счета уладить”.

Он обещал сам быстро все организовать, и солдаты удалились успокоенные. И действительно, на следующее же утро я получил патент. Но эта история была нам чем-то вроде урока. Я дал указание поместить докладную в большую раму и повесить ее на видном месте в конторе. В дальнейшем она много раз оказывала нам неоценимую помощь в затруднительных положениях. Мы с Мишелем носили с собой ее фотокопии и предъявляли их, когда встречались с казалось бы непреодолимыми препятствиями, — они немедленно исчезал*!, как по мановению волшебной палочки.

В начале декабря 1921 года в русские воды вошел первый корабль с американским зерном по товарообменному контракту, заключенному мной с Екатеринбургским советом. Отправлен он был с некоторой задержкой, потому что нам впервые пришлось иметь дело с подобным грузом, а также в связи с необычностью всей сделки. Петроградский порт, как он тогда назывался, уже замерз, и поэтому судно было направлено в эстонский порт Ревель (теперь Таллин) на Балтийском море.

Мне уже показали товары, присланные из Екатеринбурга для отправки обратным рейсом в Америку в уплату за наше зерно. Из-за уже упомянутых затруднений с транспортом товары эти прибыли в Москву только в начале ноября. В основном нам были приготовлены меха и кожи, но было тут и еще кое-что. В разговоре с сотрудником Внешторга в Москве, ответственным за выдачу экспортных лицензий, я как-то шутя сказал: ”А почему бы вам не послать еще и икры? У нас в стране ее уже давно нет, и она должна быть нарасхват”.

Он принял мои слова всерьез, и теперь на складе было приготовлено около тонны икры в двадцатикилограммовых бочонках. И действительно, в Нью-Йорке она пошла по фантастической цене — больше 25 долларов за килограмм. Правда, сегодня за десять долларов не купишь и 50 граммов лучшей русской икры.

Мы получили распоряжение перевезти все товары в Ревель и поехали туда руководить разгрузкой и загрузкой парохода.

В то время Ревель был одним из перевалочных пунктов в торговле с Россией, но большая часть поступавших в него из России товаров для обмена на продукты питания представляла собой контрабанду: произведения искусства, бриллианты, платина и бог знает что еще. Все это нелегально отправлялось через границу в обмен на продукты питания. Зимой 1921 года в Ревеле работало отделение Нарком-внешторга, которое закупало за границей товары для отправки в Ревель, оплачивая их золотыми слитками.

Сотрудники Наркомвнешторга в Ревеле были в обиде на Америку. Как оказалось, они закупили около миллиона пар американской обуви из запасов, проданных в Европе после заключения перемирия. Вид у нее был неплохой, но оказалось, что подметки сделаны не из кожи, а из прессованного картона. Возможно, на пыльных дорогах

Франции летом они и держались бы, но в русскую осеннюю слякоть они просто расползались.

Советские представители в Ревеле были в ярости и жаловались, что их ограбили. Насколько мне известно, деньги, заплаченные за эту обувь, были им возвращены, но, как бы то ни было, случай этот не способствовал упрочению их доверия к американскому бизнесу и, безусловно, усугубил мои трудности.

В то время и без этого было совсем нелегко заниматься торговлей с Россией. Отделение Наркомвнешторга в Петрограде относилось к нашей деятельности с подозрением, чинило всевозможные препятствия и тормозило осуществление нашей программы. Дошло до того, что я вынужден был написать жалобу первому заместителю Ленина Горбунову. Очевидно, он показал ее Рейнштейну, а тот — самому Ленину, что вызвало взрыв. Ленин незамедлительно послал в Петроград Г.Е. Зиновьеву и его заместителю телефонограмму следующего содержания: ’’Сегодня написал рекомендательное письмо к Вам и Вашему заместителю для товарища американца