Мой учитель - [6]

Стараясь не попасть впросак и быть действительно полезным для колонии, я внимательно присматривался ко всей организации воспитания ребят и особенно к мерам воздействия на провинившихся. Я старался уловить не только отдельные педагогические приемы Антона Семеновича, но и их взаимную связь, открыть в них черты постоянства и внутреннюю закономерность.

Сначала мне казалось, что у Антона Семеновича наверняка есть записная книжка, в которой указано, какому наказанию следует подвергать колонистов за тот или иной проступок.

Однако уже скоро я заметил, что только организационные формы воспитания оставались у Макаренко сравнительно неизменными, тогда как в мерах воздействия никакого постоянства не было. Очень часто за один и тот же проступок Антон Семенович наказывал различно, а иногда и вовсе не наказывал. Но такая «нечеткость» вовсе не удивляла и не возмущала ребят: они, видимо, хорошо понимали, почему Антон Семенович в разных случаях по-разному относится к одним и тем же проступкам.

Прошло еще некоторое время, и мне стало понятно, что в системе воспитания, которую создавал Макаренко, главную роль играли вовсе не наказания, а меры, позволявшие предупредить совершение дурного поступка ребенком.

Антон Семенович блестяще раскрывал ребячьи провинности. Его мастерству удивлялся не только я, но и опытные воспитатели, а больше всего сами ребята, твердо верившие, что «от Антона скрыть ничего нельзя».

...В конце августа на нашей бахче происходили события, распутать которые Антону Семеновичу удалось не сразу.

В том году был исключительный урожай бахчевых. За обедом каждому колонисту выдавался целый арбуз, и за ужином ребята получали арбузы. Но, несмотря на это, находились любители посетить и самую бахчу.

Она охранялась специальным отрядом во главе со старшим колонистом Лопотецким (Лапоть). Однако сторожа оказались недостаточно бдительными: как-то утром они обнаружили, что ночью на бахче побывал вор, и притом изобретательный: он вырезал примерно у двадцати больших арбузов по солидному куску, а корки аккуратно положил на место, так, что сразу трудно было заметить подвох.

Вечером на совете командиров Лопотецкий грозил «зарезать того гада», который испортил столько хороших кавунов. Но найти виновного не удалось, хотя явным доказательством того, что вор был из числа колонистов, служила пропажа на кухне ножа, случившаяся накануне... Утром следующего дня я услышал со стороны бахчи крики и плач. Решив, что ребята поймали «гада» и Лопотецкий приводит сейчас свои угрозы в исполнение, я поспешил на шум. Но через минуту успокоился, увидев, что это Лопотецкий с возмущением отчитывает за нерадивость двух своих помощников.

— Смотрите, Николай Эдуардович, — закричал он мне, — что тот трижды гад наделал! — и показал рукой в сторону куреня.

Там зрел огромный арбуз, который ребята собирались подарить Антону Семеновичу. Они вырезали на его зеленой поверхности пятиконечную звезду, вокруг нее надпись «Зажжем мировой пожар», а ниже посвящение: «Антону с Макаренко» и еще ниже подпись: «От кол кол Горького». Ребята, по-видимому, вырезали сначала «Антону Макаренко», но сообразили, что это звучит непочтительно, и втиснули букву «с» — «Семеновичу». Последняя строка означала: «от колонистов колонии Горького». Арбуз получил название «Комиссар» и под неусыпным наблюдением ребят хорошо рос и был известен всем колонистам, с нетерпением ожидавшим момента, когда они смогут преподнести свой подарок Антону Семеновичу. А чтобы какой-нибудь «зеленый», то есть новичок, не польстился на этот кавун, Лопотецкий свой сторожевой курень поставил вблизи «Комиссара». И вот теперь я увидел, что вор побывал и здесь: сделал и в этом арбузе вырез, приладив корку аккуратно на место.

Отчаянию Лопотецкого не было предела, и он грозил «трижды гаду» «перегрызть горло собственными зубами». Ребята, дежурившие ночью, заявили, что они слышали шорох во тьме, такой, будто возле них проползла змея. Лопотецкий справедливо ругал их за ротозейство.

Весть о кощунстве над «Комиссаром» с быстротой молнии распространилась по колонии. Все только об этом и говорили. Возбуждение ребят нарастало. Лопотецкий и кое-кто из старших колонистов уже начали самовольно производить допросы. Антону Семеновичу пришлось решительно призвать их к порядку. Он предложил самозванным следователям заниматься своим делом, а сам в течение всего дня внимательно наблюдал за колонистами.

Наступил вечер. Возбуждение ребят все никак не могло улечься. В кузнице Лопотецкий мастерил что-то похожее на капканы, которые он собирался расставить на подходах к бахче.

Когда наконец раздался сигнал «на общее собрание», ребята, полные нетерпеливого ожидания, со всех ног бросились в клуб.

Антон Семенович прежде всего предложил всем командирам дать ему списки отсутствующих на собрании членов отрядов и указать причины их отсутствия. Затем выступил Лопотецкий, красочно рассказавший все подробности происшествия на бахче; были допрошены ребята, слышавшие шорох, «как будто змея проползла»; рассказали о своих подозрениях все командиры отрядов. Но ничего нового не выяснилось. Антон Семенович опустил глаза, задумался, и на некоторое время в клубе воцарилась полная тишина.