Мой сумасшедший папа - [13]

Гиви должен был уехать с родителями в начале августа на юг, и Чёрт решил, что перед самым югом он, Гиви, потешит народ своими голыми ляжками. Гиви клюнет на новую кассету. Он точно знал, что если посулить Гиви переписать что-нибудь новенькое, тот явится на встречу в любое место города и в любой час.

Панок собирался в спортивный лагерь. Говорил, что будет в городе еще полторы недели. А если посчитаться с ними, Панком и Гиви, в один день? Вряд ли они успеют перезвониться в течение пары часов… Панок выскочит к нему на свидание, потому что он Панок. Ему только скажи: «Панок, а Панок, выйди на пару минут», – тут же, не раздумывая, появится. Панок всегда шел на его зов, как кролик на взгляд удава.

Эльза, черноволосая ведьма, никуда не собиралась уезжать и болталась в городе все лето. Эльзу надо оставить на потом, когда Гиви и Панок благополучно затарятся в места каникулярного отдыха, так сказать, для поправления драгоценного здоровья и новых впечатлений.

Что с Козлом? Этот – вечно в городе, пасет младшую сестру, бесплатная няня. С Козлом-то он как-нибудь справится в самый последний заход. Этот не станет сопротивляться, пойдет, тупой теленок, если его вызвать из квартиры, от пеленок и кастрюлек.

Горохова решил пощадить. Горохов был против действий Эльзы, Панка и Гиви.

Он просчитывал свой план лихорадочно и зло по несколько раз. Вроде бы все сходилось, нигде не ждала осечка. Самое главное, чтобы они – эти Степаны, урюки и чмошники – не объединились.

Первый раз он смылся с дачи, ничего не сказав Тортиле, в самом конце июля.

Ему повезло: он удачно подкараулил Панка и Гиви, снял с каждого джинсы и пустил перепуганных мальчиков по улицам и переулкам. Их потертые штаны он бросил в мусоропровод панковского дома: пусть мусоросборщица обрадуется.

С Эльзой тоже вышло как нельзя лучше. С ней он поступил тонко, изысканно. Панок и Гиви уже уехали и, видимо, ничего не успели ей сообщить: то ли стыдно им стало, то ли не застали Эльзу дома. Она будто ждала его звонка: в резком хрипловатом голосе Эльзы он услышал затаенную радость и далеко спрятанное торжество.

Он пригласил ее на свидание в центр города, она как миленькая явилась. От радости прибежала первой, уселась на скамейку, скинув туфли, – видно, новые надела, – жали они Эльзины палочки-ноженьки. Чёрт подошел сзади и облил шикарные волосы Эльзы, черное косматое облако, автомобильной краской из баллона.

Эльза заверещала – резаная кошка!

– Добрый день, – вежливо сказал он. – Как жизнь, старушка?

– Я… я… я… – Эльза обхватила голову руками – тут же ладони ее оказались в липкой голубой краске.

– Лети, Эльза! Ты теперь красивая, как херувим! Небесного цвета. Ты же мафия теперь у нас, выше всех, значит, небесная. Летай, птичка!

И с Козлом, девятнадцатого августа, его ждала удача. Он позвонил Козлу прямо с вокзала, наврал, что есть, мол, неотложное дело. Козел поверил, вышел в беседку в назначенное время.

– Ну что, Козлик, покурим? – предложил ласково.

– Давай, Чёрт. – Козел неловкими, красными от цыпок руками зажег спичку, поднес огонь сначала ему, Чёрту, потом себе.

– Как живешь, Козлик? – так же ласково задал вопрос Чёрт.

– Живу? Обычно. – Козел прятал глаза, избегая встретиться взглядом с Чёртом.

«A-а, чувствует кошка, чье мясо съела».

– Козлик, а Козлик, – Чёрт затянулся поглубже, – тебя совесть не мучает? Что же вы вчетвером на меня одного набросились?

– Я – что? Я – ничего. Это ребята решили, – пробубнил Козел.

Чёрт почувствовал прямо кожей и чутьем внутренним: Козел струхнул, мурашками покрылся, бедолага.

– Ну ладно, ребята так ребята. Ты у нас всегда был как говно в проруби, болтался туда-сюда, слушал, кто что скажет, кто сильнее, главнее будет… Кто первый-то предложил – на меня?

– Не помню… Само собой…

Это была неправда. Они в ту ночь твердо знали, зачем идут за Чёртом и той идиоткой выпускницей. Они его выследили: сами собой такие вещи не получаются.

– Не хочешь – не говори, я не шибко любопытный… Ладненько, поговорили, хватит. Снимай-ка, Козлик, штаны. Быстренько.

– Че-его? – удивился Козел. – Зачем?

– Снимай. Ждать не буду. Ты же знаешь – я страшен во гневе.

Чёрт медленно опустил руку в сумку и пошуровал там, будто отыскивая что-то.

Козел догадался: Чёрт нащупывает свой великолепный нож с перламутровой ручкой, отполированным лезвием и хищно загнутым острием. С этим ножом Чёрт не расставался, носил его, то ли как талисман, то ли как игрушку, то ли для будущей обороны. Этот нож привез из Испании Хэнк, бросил на книжную полку и забыл через полчаса, а Чёрт долго ходил около полки, всматривался в заморское чудо, пару раз доставал и трогал, гладил ручку, нежно касался лезвия и… однажды бросил в сумку. О ноже так дома никто и не вспомнил.

Чёрт любил крутить нож в руках, когда команда сидела в беседке, любил кидать его в стволы деревьев в сквере – сначала, конечно, оглянувшись по сторонам, – любил вдруг достать свое сокровище, чтобы лихо нарезать колбасу и батон хлеба, которые они, проголодавшись, покупали в складчину в соседнем гастрономе.

Чудесный нож был украшением Чёрта, придавал ему в глазах команды силу и мужественность.