Мой старый дом - [13]

— Лучше бы ты, — говорю. — А то получается кто-то другой.

— Так и получается, а ты как думал. Чуть что, так ты сразу: Тентелев, Тентелев! Помнишь, как с дневником?

— Помню, — говорю. — Тогда ошибка вышла.

Тогда мне в дневнике написали: «Ваш сын на уроке гудит». Я думал, это Тентелев написал, а это Дубарев. На него бы я никогда не подумал, он очень меня уважает. Он говорит: «Сам не понимаю, как это вышло, само собой написалось: «Ваш сын на уроке гудит». Вот глупость-то. Выходит, я снова зря подумал на Тентелева?

— Кто же это у нас во дворе такой подлый? — спрашиваю.

— Во-первых, не у вас, а у нас, — говорит Тентелев. — А во-вторых, не знаю. Поищи среди своих дружков. Но только я, как твой враг, никогда бы такого не сделал.

Тентелев это сказал и снова включил стиральную машину. Он даже загрустил, этот Тентелев. А я подумал: может быть, он меня потому ненавидит, что я никогда не хотел с ним дружить.

Чего мы враждовали-то? Чего не поделили? Жить бы мне сейчас в этом доме, я бы, кажется, со всеми дружил.

Великолепная тройка

Я, когда вышел от Тентелева, совсем пришёл в упадок. Чего мне здесь делать? Просто не понимаю. Враг, оказывается, вовсе не враг. Какое-то дурацкое положение образовалось.

Оставайтесь вы все! Михеев со своим Суминым. Палён со своим зубом. Поля со своим Семёновым. Тентелев со своей стиральной машиной. Сухожилова со своей Новожиловой. Файзула — с метлой.

А я поеду в свой дом. Какой замечательный дом! Балкон, ванная. Кругом светло, от солнца прямо не знаешь куда деваться…

Нет, ещё не поеду. Вон три друга идут: Козлик, Дубарев и Пека. Они себя называют «Великолепная тройка». Это потому, что тройка их любимая отметка, а также потому, что они ходят всегда втроём.

Увидели меня, обрадовались. Дубарев сразу спрашивает:

— Эй, Саня, деньги есть?

Пека говорит:

— Да какие деньги, Дубарев, он же наш гость.

— У меня, — говорю, — есть тридцать копеек. А на что вам?

— Да нам ни на что, пойдём с нами обедать! Угощаем!

Они втроём очень дружно живут. У них вроде бы бригада. Они, например, деньги вместе складывают, у кого сколько есть. Они рубашками, шапками меняются. Они и уроки делают бригадой: один — русский, второй — английский, третий — математику. А потом переписывают. Они втроём сложились и купили билеты денежно-вещевой лотереи. Скоро они выиграют, тогда у них совсем будет здорово. Они на эти деньги хотят купить собаку добермана, за зиму вырастить, а летом пойти в поход.

Мне жаль, что я не вхожу в «Великолепную тройку». Но тогда бы это была уже четвёрка, а они вряд ли на это согласятся.

Мы пришли в кафе «Ландыш» к тёте Шуре. Это замечательное молочное кафе.

Дубарев говорит:

— Тётя Шура, здрасте, вот у нас рубль!

— Ну и что?

— Чтобы было наето и напито! — говорит Дубарев.

Тётя Шура так и полегла от смеха.

— Это на четверых-то? Рубль? И чтоб напито и чтоб наето?

— Ничего не знаем, — говорит Дубарев. — Наши деньги, ваш товар. Чего дадите, то и будем есть. А ну садись, ребята!

Дубарев у них такой! Он у них вроде завхоза.

— А вы чего же в школе не обедаете? — спрашивает тётя Шура. — Там ведь у вас дешевле, а вкус такой же.

А у нас и правда дешевле. К нам из-за дешевизны один дядька всё время ходит обедать, но его выгоняют, а он сердится.

— Нам у вас интересней, тётя Шура, — говорит Дубарев. — Всё-таки кафе!

— Ну и стиляги! Суп молочный с рожками по полпорции будете?

Мы кричим:

— Будем, будем!

— На второе сырники со сметаной будете?

— Будем, будем!

— Ну, а на коктейль у вас тогда ничего не останется. Вы ведь коктейлю хотите?

— Хотим, а то как же, хотим! — крикнул Дубарев и посмотрел на меня.

Тут я вскочил:

— Вот у меня есть на коктейль! Ровно тридцать копеек!

Дубарев говорит:

— Тогда всё в порядке!

Он у них насчёт денег очень сообразительный, этот Дубарев.

Когда мы ели молочный суп, я вдруг увидел за соседним столиком своего знакомого малыша в голубом чепчике! Я его сразу узнал. Он сидел на коленях у своей мамы и вертел того же самого петушка. Мама его кормила. А он артачился. Она поднесёт ему ложку с рисовой кашей, он отвернётся — она сама съест. Она опять поднесёт ему ложку с рисовой кашей, он отвернётся — она сама съест.

Да разве ж так маленьких кормят? Если бы я его кормил, он бы у меня всё съел, да ещё бы добавки попросил! Я бы его шутками да прибаутками. Я бы его сказкой да лаской. Он бы ел и нахваливал. А я бы после него, что осталось. А мог бы и вовсе не есть, мне главное, чтобы он был сыт.

Мне хотелось вскочить, отобрать маленького и накормить его своим молочным супом!

Мы с ним посматривали друг на друга. По-моему, он меня тоже узнал.

— Саня, — сказал Пека, — ты нас и не слушаешь.

— Слушаю, слушаю.

— Да не слушаешь, а про что мы сейчас говорили?

Я, конечно, не знал, про что они говорили.

— Вот видишь, мы говорили про Закавыку.

Закавыка, Закавыка, больше у них и разговоров нет.

— Он замечтался. Ты чего мечтаешь, а, Саня? Ты какой-то грустный стал, как переехал.

Дубарев сказал:

— А я знаю, почему он грустный. Потому что с лодкой попался, да, Саня? И как тебя угораздило?

— Что?

— Да попался-то зачем? Больно надо попадаться. Взял бы да на другой берег уплыл.

Пека говорит: