Мой старый дом - [12]

Так бы мы и ели картошку с маслом, но вдруг мне вздумалось спросить у Поли, согласна ли она со мной дружить.

Поля не сразу ответила. Она вымыла картошку, налила в кастрюлю свежую воду и поставила её на огонь.

А я всё ждал. Во дурак, что, и так непонятно?

Поля сказала: «Саня, ты очень хороший мальчик, ты сильный, у тебя есть воля и характер, короче говоря, побольше бы таких мальчиков в нашем классе».

Я сразу понял, что не будет она дружить со мной, раз побольше бы.

Поля сказала: «А моя дружба нужнее другим людям». — «Кому это?» — спросил я. «Униженным и оскорблённым». — «Кому, кому?» — я сначала даже не понял. «Есть такие люди, — сказала Поля, — униженные и оскорблённые». — «Например?» — спросил я. «Например, один мальчик». — «Из нашего класса?» — «Нет, не из класса. Из нашего двора. У него нет ни характера, ни воли. Он слабый. Его никто не любит. Может быть, я сумею поставить его на ноги».

Вот такой и была пионерка Поля. Мне в этот момент ещё сильней захотелось с ней дружить. Но я виду не подал.

«Как его фамилия? — спросил я. — Уж не Тентелев ли?» — «Его фамилия Семёнов».

Ах, Семёнов! Флибустьер!.. Мореход затруханный.

«Давно дружите?» — спросил я как ни в чём не бывало. «С лета», — ответила Поля. Я тогда даже крикнул: «Да в чём его слабость-то? Кто его унизил и оскорбил?» — «Вы все его унижаете, и вы, и дворники, и родители! И все его оскорбляете. Никто с ним дружить не хочет, не играет никто с ним! А я буду, буду!»

Тут я не выдержал и д и к о засмеялся. Поля очень перепугалась, хотя она уже слышала, как я дико смеюсь.

«Смейся, смейся, — сказала Поля. — Ты жестокий, как и все». — «До свидания, — сказал я. — Привет Семёнову».

С тех пор, а это было недели три назад, я старался не встречаться с Полей. Я даже не попрощался с ней, когда уезжал. А сегодня мне очень хотелось её увидеть. Она прошла, а я подумал: «Здравствуй, Поля».

Зуб он даёт!

Мне не захотелось оставаться во дворе, и я вышел за ворота. На трамвайной остановке стояла большая красная «американка». Двери её были распахнуты, можно было вскочить на площадку и помчаться через весь город. Ну их всех, и Полю, и Тентелева, и Файзулу!.. Можно было вообще начать новую жизнь, а их всех забыть.

Но вечерней почты ещё не было.

У меня под временной пломбой всё ещё побаливал зуб. Я дотрагивался до него языком. И вспоминал про Палёна. Вот уж, наверно, кто страдает.

Я зашёл в телефон-автомат.

— Тентелев, — сказал я в трубку.

— Куда, куда вы удалились? — пропел Тентелев.

— Просто смотреть на твою рожу надоело.

— Думаешь, мне не надоело смотреть на твою рожу?

— Я бы тебе её с удовольствием начистил, — сказал я Тентелеву.

— Это ещё вопрос, кто кому начистит.

— Чистят тому, кто заслуживает.

— А чем это я заслужил, интересно узнать?

— А чтобы чужие лодки не брал.

Тентелев кричит:

— Какие лодки, что ты мелешь?

— Чтобы на других не сваливал! — говорю. — Ну кто ты после этого, а, Тентелев? Я от тебя любой подлости ожидал, только не этой. Совсем потерял совесть!

Тентелев говорит:

— А я от тебя любой глупости ожидал, только не этой.

— Ещё и отпираешься!

— Я не отпираюсь.

— Значит, сознаёшься?

— В чём мне сознаваться-то? — крикнул Тентелев.

— А в том, что лодку чужую взял, а на меня свалил!

— Дурак ты, Скачков! Не брал я лодки.

— Чем докажешь?

— Зуб даю! — говорит Тентелев.

Видали, какой? Зуб он даёт по телефону.

— А мне, — говорю, — не видно, какой ты там зуб даёшь! Может, гнилой! Может, там и зуба-то нет! Может, вообще ничего не даёшь!

— Ну заходи, заходи ко мне, — говорит Тентелев, — разберёмся!

— Нет, уж лучше ты выходи! Во дворе разберёмся.

— Да не могу я, — орёт Тентелев, — у меня машина работает, ты что, не понимаешь?

Вот ещё машина какая-то. Не понимаю.

Значит, это не Тентелев?

В прихожей у Тентелева урчала стиральная машина. В распахнутой настежь ванной клокотала вода.

— У тебя мама дома? — спросил я шёпотом.

— Да никого у меня нет! Один я!

Вот так сюрприз! Значит, стирал сам Тентелев! Я думал, что он постесняется принять меня за таким занятием. Но Тентелев нисколько не стеснялся.

— Вот видишь, — сказал он, — тружусь, как раб.

— Получается?

— Запросто! Я с третьего класса стираю, — ответил Тентелев. — Сначала из интереса к технике, а теперь уж по привычке. Втянулся. Да это же интересно! Машина-то почти всё делает сама, а ты над нею — как повелитель. Я с ней даже разговариваю. Она у меня как робот.

Этого я от него не ожидал. Я ему даже позавидовал.

Вот батя приедет, купим стиральную машину, и я тоже буду всегда сам стирать.

— Ну что, — спрашиваю, — Тентелев, признаёшься или отпираешься?

Тентелев говорит:

— Я же сказал: зуб даю! Во!

Я видел, Тентелев не врёт. Но если б он сам не стирал, я бы, может, ему не поверил.

«Значит, это не Тентелев. А кто же тогда?»

— Значит, это не ты? А кто же тогда? — спросил у меня Тентелев.

Одновременно подумали.

— Ты ведь мой враг, — говорю, — Тентелев.

— Ну, враг.

— Ты ведь меня ненавидишь.

— Ну, ненавижу, — отвечает Тентелев. — Так ведь и ты меня.

— Я тебя презираю и ненавижу.

— И я тебя презираю и ненавижу.

— Ну вот, — говорю. — Почему же это не ты сделал?

— А почему же это должен был сделать я? — спрашивает Тентелев.