Мой Сергей. История любви - [5]

Шрифт
Интервал

Найти подходящие коньки оказалось невозможно, поэтому мне приходилось надевать несколько пар носков в самые маленькие ботинки, которые маме удалось отыскать.

В первый год я посещала каток два раза в неделю, потом, через год, — уже четыре. Это было всего лишь времяпрепровождение, развлечение. Никаких особых целей я перед собой не ставила. Если бы меня не отдали в фигурное катание, я занималась бы гимнастикой или танцами. Мама не верила, что из меня получится приличная фигуристка, до тех пор пока мы с Сергеем не выиграли чемпионат мира среди юниоров — мне тогда исполнилось тринадцать.

Мама хотела, чтобы я была нормальным ребенком, и считала, что я все делаю замечательно. Я никогда не мечтала об олимпийских медалях или о поездках в другие страны, в которых побывали мои родители. Прыжки давались мне не очень хорошо. Я любила кататься на коньках — и все.

Однако у Центрального спортивного клуба армии богатая история по части воспитания чемпионов в фигурном катании, и тренеры великолепно знали, что нужно делать, чтобы подготовить ребенка к будущим победам. Мы занимались в зале три раза в неделю: выполняли специальные упражнения для брюшного пресса и ног, самые разнообразные прыжки. И еще три раза в неделю была хореография — эти уроки мне нравились. Нас учили правильно стоять, держать голову и руки — всему, что могло пригодиться потом. По периметру катка было установлено огромное зеркало, мы видели себя и старались контролировать свои движения.

Мама вспоминает, что я была очень послушным и дисциплинированным ребенком. Никому не доставляла никаких хлопот. Чтобы быть на катке в 7.00 — именно в это время нам давали лед, — мне приходилось вставать в полшестого или в шесть утра. Иногда мои родители решали, что не поведут меня на утреннюю тренировку, но я будила их со словами: «Я не могу пропустить занятия. Это моя работа».

Такой характер я унаследовала от отца. Он очень строго и требовательно обращался со мной. Впадал в ярость, если у меня были не причесаны волосы, или кофточка не заправлена в юбку, или если я забывала убрать в комнате, если я сутулилась, или на лице была грязь, или я не съедала того, что мне положили в тарелку.

В детстве я постоянно была в напряжении, когда рядом находился отец. Например, в четыре года он уже требовал от меня, чтобы я могла сказать, который час. А мама говорила: «Не волнуйся, скоро научится». Она всегда меня жалела — наверное, потому, что я была такая крошечная. Но от отца мне не приходилось ждать никаких послаблений. Когда он переступал порог моей комнаты, собираясь помочь с уроками, у меня переставала работать голова, я постоянно боялась ошибиться.

Отец все делал быстро — двигался и думал — и потому хотел получать ответы на свои вопросы мгновенно. А я впадала в панику и ничего не соображала. Он требовал, чтобы мои домашние задания были выполнены идеально, без единой помарки. Если ему не нравились мои тетради, я переделывала задания по нескольку раз до тех пор, пока они не становились не только правильными, но и абсолютно, безупречно аккуратными. В первом классе я рисовала шестерки наоборот и, если я что-нибудь просто стирала, мне приходилось переписывать целую страницу.

Оглядываясь назад, я понимаю: отец учил меня стремиться к совершенству. Только иногда я думаю, что он несколько перебарщивал. Впрочем, когда я говорила: «Я хочу быть лучшей» или «Я хочу закончить первой», отцу это нравилось.

Однако в глубине души он был добрым человеком. Говорят, глаза — окно в сердце; это правда, потому что глаза моего отца были добрыми. Порой он приходил ко мне в комнату, когда я ложилась спать, со словами: «Катя, прости меня, что я так с тобой строг». Он злился, если я болела, и заявлял, что я сама виновата — надела, мол, недостаточно теплую одежду. Рядом с ним я боялась даже кашлять. Но вечером он давал мне лекарство или втирал мазь в грудь и просил прощения за то, что рассердился.

Он объяснял мне, что ведет себя так, потому что крайне требовательно относится к самому себе. Когда его забрали в армию на два года, он уже был танцором и каждый вечер после тяжелого армейского дня занимался хореографией, чтобы не потерять форму. Он говорил мне, что всегда нужно делать больше, чем тебя просят. Если тренер велит прыгнуть пять раз — сделай не меньше восьми прыжков. Если кто-то делает что-то один раз, ты должна сделать два.

Теперь я вижу отца рядом с моей дочерью Дарьей и не могу поверить, что это тот же самый человек. Он терпеливо и очень подробно что-то ей объясняет. Если он просит внучку убрать игрушки, то тут же начинает помогать. Не помню, чтобы он когда-нибудь помогал мне. Когда Дарья была совсем маленькая, он кормил ее из бутылочки и постоянно брал на руки. Став дедушкой, мой отец превратился в другого человека. Изменилось, конечно, и его физическое состояние. Может быть, дело в этом.

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

Я училась в специализированной спортивной школе. В ней занимались дети не только из ЦСКА, но и из других спортивных клубов Москвы. Кроме обычных уроков, все учащиеся занимались каким-нибудь видом спорта. Одним из моих одноклассников был хоккеист Павел Буре.


Рекомендуем почитать
Избранное

Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).


Молитвы об украденных

В сегодняшней Мексике женщин похищают на улице или уводят из дома под дулом пистолета. Они пропадают, возвращаясь с работы, учебы или вечеринки, по пути в магазин или в аптеку. Домой никто из них уже никогда не вернется. Все они молоды, привлекательны и бедны. «Молитвы об украденных» – это история горной мексиканской деревни, где девушки и женщины переодеваются в мальчиков и мужчин и прячутся в подземных убежищах, чтобы не стать добычей наркокартелей.


Рыбка по имени Ваня

«…Мужчина — испокон века кормилец, добытчик. На нём многопудовая тяжесть: семья, детишки пищат, есть просят. Жена пилит: „Где деньги, Дим? Шубу хочу!“. Мужчину безденежье приземляет, выхолащивает, озлобляет на весь белый свет. Опошляет, унижает, мельчит, обрезает крылья, лишает полёта. Напротив, женщину бедность и даже нищета окутывают флёром трогательности, загадки. Придают сексуальность, пикантность и шарм. Вообрази: старомодные ветхие одежды, окутывающая плечи какая-нибудь штопаная винтажная шаль. Круги под глазами, впалые щёки.


Три версии нас

Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.


Сука

«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!


Сорок тысяч

Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.