Мой русский любовник - [54]

— Ты там жива? — спросил через дверь Александр.

Я вышла из ванной, ошеломленная своим преображением. Это снова была не я.

Александр с минуту смотрел на меня без слов.

— Красавица, просто красавица, — сказал он.

— Да, но… это платье не для меня…

— Так, теперь еще высокие каблуки… — нетерпеливо прервал меня он. — Нужно срочно подобрать к платью туфли. И у нас для этого времени в обрез! Быстренько переодевайся, идем в город.

…Окна издательства были ярко освещены. Войдя в зал, мы увидели массу людей в вечерних туалетах. Вспышки фотокамер слепили глаза. Александра то и дело отводили в сторонку, бурно поздравляя с успехом:

— Потрясающе! Книга выше всяких похвал!

Просили дать интервью. Все свидетельствовало о том, что успех был оглушительный. Так, может, он меня обманул, чтобы вытянуть на прием? Когда наконец мне удалось к нему пробиться, я прямо спросила его об этом.

— У меня и в мыслях не было — обманывать тебя. Все это только видимость. Стервятники явятся в свой час.

Как спутница Александра, я возбуждала всеобщий интерес, меня тоже снимали, хотя я старалась этого избегать. Ну, какие могли быть комментарии к этим фото: мать автора? В лучшем случае, старшая сестра. Не думаю, что меня принимали за его подругу. Каково же было мое удивление, когда назавтра в одной из газет под нашей с ним общей фотографией я прочитала подпись: «Автор с женой». А парижская вечерняя газета написала: «Загадочная и обворожительная спутница писателя Александра Н. Разумовского». На снимке я стояла с бокалом шампанского и улыбалась. Фотография получилась на редкость удачная. Элегантное платье, высокие каблуки, на которых я так неуверенно себя чувствовала, до неузнаваемости изменили меня. Когда мы с Александром покупали эти туфли, мне вспомнились кадры из виденного в юности фильма[18]. Марина Влади играла в нем дикарку из леса, привыкшую ходить босиком. Возлюбленный привез ее в город и привел в магазин. Как истинная женщина, она выбрала туфли на высоченных каблуках — и не смогла на них устоять. Как же я ее теперь понимала!

Александр светился от счастья. Он вырезал нашу фотографию вместе с подписью и накрепко приклеил к кухонному шкафчику.

— Загадочная и обворожительная спутница! — повторял он, смеясь. А я была в бешенстве. Хотела даже сорвать вырезанное из газеты фото, но клей застыл намертво.

Были и другие вырезки. Одна статья в «Фигаро» была озаглавлена: «Престидижитатор Александр Н. Разумовский со своей чаровницей» — и ничего хорошего не сулила. Автор рецензии обвинял Александра в том, что он умело скомпилировал собранные другими факты и не внес ничего нового. За исключением «одного сенсационного открытия»: стих о старушке-смерти и светлокудром утопленнике. Это был чрезвычайно едкий намек, и я чувствовала себя виноватой, потому что уговорила Александра поместить в своей книге строки из народной песни.

Орли, семь минут пятого пополудни

И пяти минут не прошло с тех пор, как я в последний раз смотрела на часы. Неужели я еще чего-то жду? Почему я так нервно слежу за стрелками на циферблате? Ведь еще даже не объявляли посадку на варшавский рейс. Время еще есть… только вот на что? На что?

Он сказал, что до встречи со мной чувства для него не существовали.

— И сейчас не понимаю, что это за любовь такая, — заявил.

— Тогда почему ты твердишь, что любишь меня?

— Должен же я показать тебе, что чувствую. Но то, что я чувствую, это больше затертого «я тебя люблю», этой набившей оскомину банальности, которой люди перебрасываются между собой, словно мячиком. Переживания, которые ты во мне, Юлия, возбуждаешь, гораздо неповторимее, и название им подобрать трудно…

Он влетел в квартиру как бомба. Я услышала его еще снизу — бежал по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек сразу.

— Ты только послушай! В первую неделю было продано пятьсот тысяч экземпляров «Последних дней царя»! Ты понимаешь, что это значит!

Я изумленно воззрилась на него:

— Так ведь ты говорил, что продажи идут со скрипом — книгу слабо раскупают.

Теперь он удивленно взглянул на меня:

— Так это во Франции. Зато в Америке — полный успех. Книга улетает со свистом. Мы будем богаты. Да что там, мы уже богаты! Собирайся, едем в Нью-Йорк!

В конце концов в Нью-Йорк он уехал один. Я не могла, потому что договорилась о встрече с ректором университета в Нантере. Откладывать встречу мне не хотелось, несмотря на то что Александр сильно настаивал. Была к тому же еще одна причина. Мы условились с доктором Мулленом сделать контрольный анализ — биопсию: я все-таки решилась на гормональную терапию. Профессор пообещал, что в больнице я проведу всего одну ночь, если, конечно, все пойдет как надо. Выходило, что Сашин отъезд был мне на руку. Хоть он и хотел знать обо всем, что со мной происходит. Только я этого не хотела, не хотела, чтоб он знал о биопсии. Но незадолго до отъезда Саша огорошил меня своей идеей — пусть на время его отсутствия ко мне приедет дочь.

Я так и обомлела:

— Да ведь она ничего не знает… не знает, что мы вместе живем.

— Вот и узнает, — с легкостью ответил он, будто речь шла о чем-то обыденном. — Если у тебя есть какие-то сомнения по этому поводу, я ей расскажу.