Мой русский любовник - [51]

— А может, ревнует Катю? — настаивала я.

— Для него женщины не существуют. И не существовали, пока была жива Маша.

— Неужели она была такая уж распрекрасная?

Он задумался на минуту.

— Да нет, вполне обычная и даже не слишком красивая. А жила только ради него. И умерла ради него.

«А я? Хотела умереть лишь ради собственного эгоизма», — подумала я, устыдившись.

Орли, четыре часа дня

Ну вот, через неполных два часа — мой самолет… А еще совсем недавно я наблюдала за взлетающим самолетом Джорджа.

Он забежал попрощаться перед своим отъездом. Наверно, рассчитывал застать Александра, но его не было.

— Заняли мы твой дом, — сказала я.

— Не дом это, всего лишь квартира. И тут, и там, в Нью-Йорке.

Оказавшись наедине, мы чувствовали себя не в своей тарелке — и он, и я не были особо разговорчивыми людьми. Вести светскую беседу в такой ситуации было для нас делом нелегким.

— Все-таки ты возвращаешься в Нью-Йорк…

— Через два часа у меня самолет, лечу с пересадкой в Сараево.

То, что я услышала, стало для меня настолько неожиданным, что я не могла выговорить ни слова. С минуту мы оба молчали.

— Саше что-нибудь передать?

Джордж сделал неопределенный жест рукой:

— Ну, скажи… что заходил и что дам о себе знать…

Мы стояли в дверях, он в своей вечной армейской куртке, с рюкзаком, закинутым на одно плечо… и вдруг молниеносное решение созрело в моей голове. Я схватила с вешалки плащ.

— Провожу тебя в аэропорт, — сказала я.

— Да что ты, не стоит, в этом нет необходимости, — всполошился он.

Но я уперлась. В такси мы всю дорогу молчали, и лишь когда присели за столик в аэровокзальном баре и заказали по чашке кофе — разговорились.

— Как же все на свете повторяется, — сказала я. — Давным-давно распяли на кресте одного известного теперь всем человека, а спустя две тысячи лет — целый город.

— Да, но насколько технический прогресс ушел вперед, — усмехнулся он. — Еду делать фоторепортаж этого распятого на кресте и кровоточащего города… Впрочем, я всего лишь сопровождающее лицо, главный у нас — мой приятель. Звезда журналистики. Во время ирано-иракской войны его взяли в заложники, и две недели было неизвестно, жив он или нет. Многие телеканалы мира передавали в эфир кадры фильма, снятого любительской камерой: мой приятель Пол Слэйт с заложенными за голову руками, которого под дулами автоматов ведут двое иракских солдат. Сам американский президент предпринимал усилия по его освобождению. А потом я щелкнул Пола и президента США на фоне Белого дома. Слэйт с минуту на минуту будет здесь…

Его последние слова всполошили меня.

— Я, пожалуй, пойду, Джордж, — сказала я, порываясь встать с места, но он неожиданно придержал меня за локоть:

— Если ты не очень спешишь, посиди со мной еще, мне будет приятно. Кстати, Пол не кусается…

Я рассмеялась:

— Ну понятно, что не кусается.

Внезапно стеснение, которое я все время испытывала в его присутствии, исчезло без следа. Порыв, который заставил меня надеть плащ и сопровождать этого человека невеликого роста, вероятно, продиктован был потрясением, что он едет в самое пекло. Мне хотелось что-нибудь сделать для него, и единственное, что приходило в голову, — взять и проводить его в аэропорт.

— Вы летите туда в первый раз? — спросила я.

— Да нет, это будет наш второй заход. В прошлый раз не удалось сделать репортаж… Десять дней проторчали со Слэйтом в сараевской гостинице, не имея возможности прорваться через блокпосты. Накачивались виски и без перерыва курили. В конце концов прорвались, но фотографировать нам не позволили.

Джордж вынул пачку «Кэмэл» и, прежде чем закурить, спросил, не помешает ли мне дым.

— Знаешь, мне казалось, что меня уже ничто не удивит в этой жизни, но жестокость по отношению к побежденным превзошла все мыслимые пределы человечности. Там шла этническая чистка, даже гитлеровцы не додумались до столь изощренных пыток. Они неарийских детей отправляли в газовые камеры, что было более гуманным по сравнению с этими ужасами…

— Но эти неарийские дети тоже хотели жить, — резко оборвала я его.

Джордж горько усмехнулся:

— Да, но нынешним жертвам делали обрезание, отрубая им гениталии. Нам со Слэйтом подвернулся случай поговорить с одним из таких мясников, которого мусульмане взяли в плен. Оказалось, у него было разрешение военачальника на совершение всех этих преступлений. Он с гордостью заявил, что лично изнасиловал несколько десятков женщин. Алкоголик и дегенерат, который прежде болтался без дела… А тут вдруг получил шанс продемонстрировать, на что способен. На вопросы Слэйта отморозок отвечал охотно, не сознавая всей глубины своего морального падения: жестокое убийство людей для него было своего рода забавой, не более того. Однако он понимал, что мусульмане если поймают его, то ни за что не пощадят, но ему было все равно. А еще сказал, что, если бы они ему позволили, перешел бы на их сторону и также убивал бы и насиловал.

— Война всегда притягивает людей, находящихся на грани нормальности, — сказала я. — Во время варшавского восстания в тысяча девятьсот сорок четвертом году немцы пропустили в Варшаву целые батальоны таких моральных уродов. Преимущественно это были украинцы. Они убивали мирных жителей, насиловали женщин, даже маленьких девочек…