Мой путь в Скапа-Флоу - [32]
Затем я прошёл вдоль фронта и выслушал представление каждого члена экипажа по должности и фамилии. В основном это были одинаково молодые, свежие лица, ещё не тронутые невзгодами жизни. Но некоторые из них запомнились сразу: первый вахтенный офицер Эндрасс со стройной, жилистой, спортивного покроя фигурой; штурман Шпар, тяжеловесный и самоуверенно спокойный; машинист центрального поста, широкоскулый Густав Бём; унтер-офицер-машинист торпедного отсека Гольштайн, парень с задумчивым взглядом; Смычек, лукавый парень из Верхней Силезии; моложавый Людек...
Я поговорил с каждым из них, пытаясь понять, что они собой представляют. Однако сразу эта загадка не решалась. Ведь то, что действительно определяет человека и мужчину, проявляется лишь в работе и в опасности.
Весной мы ежедневно упражнялись в управлении лодкой — сначала в бухте, а затем в Балтийском море. Во время этих упражнений я изучил свой экипаж. Видит Бог, они не были парадными солдатами. Они были мужчинами с горячим сердцем в груди, полными жажды приключений, и с избытком темперамента, который находил себе выход при каждом удобном случае. Все они пришли служить на подводную лодку добровольно, так как надеялись, что испытают здесь больше, чем в будничной службе на линкорах.
В начале августа мы вышли на учения в Атлантику. В воздухе витала сильная напряжённость, и кое-кто полагал, что, когда мы вернёмся, мир уже будет нарушен.
Учение было великолепным. В эти ясные дни позднего лета стояла чудесная погода, лёгкое волнение покрывало зеленоватую поверхность моря, ночное небо сияло звёздами. В свободное время мы слушали по радио сообщения из Германии. Голос диктора, доносящийся сюда, за тысячу миль от Фатерлянда, вызывал тёплое чувство. Однако сами сообщения были наполнены тревогой и ощущением близости войны. Учение, которое мы начали с таким усердием, утратило смысл, и стало отчётливо заметно, как встревожены люди.
Свободные от вахты часто без сна лежали в койках и вели разговоры о политике. Особенно неутомимым был Густав Бём. Из него сквозило всезнание по всякому поводу.
Но в глубине души все мы не верили, что разразится война — по крайней мере, большая война. Потому что мысль о том, что большие народы могут позволить себе новую мясорубку, была слишком невероятной.
И всё-таки она началась…
Я отчётливо, как сегодня, помню тот час, когда мы узнали о войне. Это было третьего сентября в десять утра. Мы с Эндрассом стояли на мостике. Дул свежий северо-западный ветер и море покрывали пенистые волны, с шумом перекатываясь через носовую палубу. Лодка шла средним ходом. Со стороны кормы доносился успокаивающе равномерный стук дизелей.
Вдруг истошный крик снизу:
— Господин капитан-лейтенант! Господин капитан-лейтенант!
Из рубочного люка появляется Ханзель. Лицо его бледно и, задыхаясь, он выпаливает:
— Господин капитан-лейтенант! Внеочередное сообщение… Война с Англией!
Я камнем надаю по поручням вниз. В центральном перед приёмником стоят Шпар и ещё двое. Из приёмника гремит военный марш, будоражащий нервы. Они стоят молча.
— Ну, что? — спрашиваю я.
— Сейчас повторят, господин капитан-лейтенант! — шепчет Шпар.
Музыка прекращается, и голос диктора сообщает:
«Вы слушаете Всегерманское радио! Передаём экстренное сообщение радиослужбы. Британское правительство в своей ноте Германскому правительству выдвинуло требование возвратить немецкие войска, вошедшие на территорию Польши, в места их исходной дислокации. Сегодня, в девять часов утра, через английского посла в Берлине была передана вызывающая нота о том, что если до одиннадцати часов Лондон не получит удовлетворительный ответ, то Англия будет рассматривать себя в состоянии войны с Германией. На это британскому послу дан ответ, что Германское правительство и немецкий народ отклоняют ультимативные требования Британского правительства, не принимают их и, соответственно, отказываются выполнять».
Затем оглашается немецкий меморандум, и вновь гремит музыка военного марша.
Мы молчим. В моей голове возникает цепь рассуждений — быстрых и точных, как в машине…
Война объявлена! На море это означает войну по призовым правилам. Область ведения операций — по собственному выбору…
В лодке полная тишина. Её нарушают только звуки марша из приёмника. Все как будто задержали дыхание в ожидании нечто невероятного, что должно произойти. Эти трое тоже смотрят на меня, как заворожённые.
Я склоняюсь над картой и жестом подзываю Шпара.
— Курс двести двадцать градусов. Мы будем действовать здесь, — говорю я ему осипшим голосом и показываю маршрут.
В отдалении слышится чей-то голос:
— Боже, будь милостив к тем, кто виновен в этой войне…
Я медленно поднимаюсь на мостик. Эндрасс и оба сигнальщика смотрят на меня вопросительно.
— Да, Эндрасс, теперь дело зашло далеко…
— Ну, это не могло не случиться, — ответил он серьёзно.
