Мой путь в Скапа-Флоу - [23]

И ощущение того, что перевес не на нашей стороне, крепнет.

В заключение Бусслер даёт показания о мероприятиях после столкновения. Он точен и последователен. Лишь время от времени с вопросами вклинивается рейхскомиссар.

Затем объявляется об окончании слушания дела, и суд удаляется на совещание. В ожидании его решения мы прогуливаемся по коридору взад и вперёд.

— Чем это закончится для нас, господин капитан? — спрашиваю я.

— Это игра в рулетку.

Наконец, нас снова приглашают в зал заседаний. Входит суд, и судья оглашает приговор: «Причиной явилось неблагоприятное стечение обстоятельств при плохой погоде. Иных причин не выявлено, виновных нет».

Я почувствовал, как гора свалилась с моих плеч. И когда мы вместе спускаемся вниз по лестнице, и Бусслер спрашивает меня, что я намерен теперь делать, я отвечаю громко и уверенно:

— Пойду в шкиперскую школу для получения патента капитана.

Безработица

В конце января тысяча девятьсот тридцать второго года я успешно выдержал экзамен на звание капитана дальнего плавания.

Мне казалось, что я преодолел рубеж, после которого моя карьера будет успешно складываться сама собой. Однако вместо этого пришла безработица.

Сразу после рукопожатия прюфунгскомиссара[19] я нанял такси и ринулся на поиски работы.

У Хапага, у Сломэна, в танкерном пароходстве В. А. Ридеманна… Повсюду одно и то же: сочувственное пожатие плечами, вздох «Да, конъюнктура!» И, в лучшем случае, как слабое утешение, обещание: «Мы будем вас иметь в виду…»

Чтобы не упустить возможный шанс, я оставался в Гамбурге и жил со своих скудных сбережений. Наконец, когда не осталось никаких надежд, я попытался стать писателем. Купил сто листов писчей бумаги, старый англо-немецкий словарь и начал переводить одну из самых лучших книг, которые имелись у меня под рукой, — о чайных клиперах. Но от всей этой чепухи моё терпение лопнуло уже на пятидесятой странице…

Как мог, мне помогал Гарри Стёвер, мой старый боцман с «Гамбурга». Он владел теперь кафе «Звезда Давида» и говорил мне не раз: «Ты можешь есть и пить у меня, сколько хочешь, кэптен Прин. Располагай всем, что я имею». Его поддержка была искренней, но нельзя было и злоупотреблять ею.

И тогда я однажды сел на вечерний скорый поезд и отправился домой к моей матери.

Я прибыл в Лейпциг ранним серым февральским утром. Когда я поднимался по лестнице к нашей квартире, сердце моё выскакивало из груди. Нелегко возвращаться домой восемь лет спустя, без денег, работы и положения.

Я позвонил. Мне открыла мать. За эти годы она стала седой.

— Мальчик мой! — воскликнула она, увлекая меня в прихожую.

Затем мы вошли в гостиную. Всюду, на столе и стульях были разложены макеты для витрины, выполненные из дерева муляжи ветчины и колбас.

Я с любопытством рассматривал их.

— Ах, — сказала мать, улыбаясь, — раньше ты часто насмехался над моей живописной ветчиной, а теперь я расписываю её натуральные модели.

Она приготовила мне завтрак, а затем я лёг на диван и стал изучать газетную рекламу. Сначала биржа труда… Это оказалось безнадёжным: по двадцать заявлений на одно место и ни одного предложения.

И постепенно ко мне пришло осознание того, что и здесь царит такая же безработица, охватывающая всё и вся днями, неделями и, вероятно, даже годами.

Поиск работы совершенно безнадёжен. Мысль бесполезно бьётся между несколькими вариантами, уже утратившими смысл. И вдруг меня пронизывает простая и ясная мысль. Я поднимаюсь рывком. У меня же оставались знакомые, школьные друзья с состоятельными родителями! Если они ещё живы-здоровы и не ударились головой, то должны же они найти мне какую-то работу, какое-то дело.

Не выкинут же они меня просто так из жизни и не оставят на произвол судьбы…

— Пока, мама! — кричу я в соседнюю комнату.

И снова беготня, от дома к дому, от бюро к бюро. И снова одно и то же! Многие из друзей и знакомых и сами выброшены на обочину, прекратили учёбу, отказались от освоения желанной профессии, цеплялись за уже захваченное место, наполненные страхом потерять его и утонуть в массовом наплыве безработицы. И у многих, теперь уже у слишком многих, дела обстояли так же, как и у меня. Они слонялись без дела, стучались во все двери подряд, но находили их закрытыми и безмолвными. Они стали замкнутыми, разочарованными, но при этом снова и снова надеялись на чудо — чудо, которое называлось работой.

На третий день моей беготни я встретил Хинкельхауса. Он изучал юриспруденцию и пока ещё не закончил обучение. И хотя и у него не было денег, он не сдавался и открыл юридическую консультацию.

— Если хочешь, можешь работать у меня в качестве заведующего бюро, — предложил он. — Разумеется, без содержания. Но если появится заработок, то мы будем вести дело на паях.

Я согласился.

Бюро находилось на Айзенбанштрассе. Маленькая, пустая комната с двумя столами, пятью стульями и вывеской на двери: «Эрнст Хинкельхаус, юрисконсульт». Это было всё.

В течение следующих восьми дней я регулярно, каждое утро, отправлялся туда с пакетом бутербродов в сумке, а вечером возвращался домой. И за все эти дни я никого, кроме самого Хинкельхауса, в бюро так и не увидел.