Мой первый роман - [6]

Признаюсь, я думал об этом день и ночь, только того и ждал, чтоб моего ученика пробрало сквозняком, чтоб его схватил кашель или горячка, чтоб он поскользнулся на ровном месте и сломал себе шею, или чтоб ему кто-нибудь случайно угодил камнем в голову, или чтоб укусила его бешеная собака и он рехнулся, или чтоб буря свалила вырванное с корнем дерево прямо на него, или чтоб случилось, наконец, какое-нибудь другое чудо, лишь бы он освободил место для меня.

И в то же время у меня щемило сердце; мне было жалко его. Невинная душа – почему он должен пострадать? За что ему, такому молодому, погибать? В душе я его уже оплакивал, искренне оплакивал. Я написал моей любимой, дорогой письмо, которое закончил горестным стихотворением. В этом стихотворении я серьезно оплакивал моего юного, безвременно погибшего ученика. Я сравнивал мир с кладбищем, а его с молодым деревцем:

На деревце томится, плачет соловей,

И звезды так печально светят.

Что еще там было написано, не припомню.

И снова моя фантазия рисует мне: вот уже прошел год со дня его смерти, я и моя возлюбленная пришли на его могилу поплакать и возложить свежие благоухающие цветы, даже стихотворение посвятили ему, оно кончается так:

…Пусть цветут на могиле твоей цветы,

А душа пусть в раю покоится…

Зацветут ли на могиле цветы – весьма сомнительно, но что ученик мой цветет, как роза, – это факт. Он с каждым днем становился все здоровее, его лицо – румяней, его тело наливалось жиром. Он был доволен, радостен, весел и счастлив, – счастлив не от любви, но оттого, что переезжает в большой город, где встретит новых людей и где больше не увидит опротивевшей ему родни.

В этом он признавался мне неоднократно, хотя в глаза он говорил своим родителям, что будет тосковать по ним и не знает, как перенесет разлуку.

– А по мне скучать будешь? – спросил я его.

– Конечно! Конечно! – ответил он, дружески обняв меня. – Тебя я возьму с собой. Мы с тобой заживем. Будем играть в шашки, ходить по театрам. Я с тобой никогда не расстанусь, никогда!

Я знал, что это бесстыдная ложь. Рожденный, выросший и воспитанный во лжи, он и на этот раз солгал.

Глава десятая Малости просим – в гости

Я никогда не забуду внимания, оказанного нам, когда мы приехали на свадьбу. К вокзалу за нами выслали великолепную карету, привезли нас в красивый дом, где каждому из нас была отведена отдельная комната, угостили вкусным кофе с пирожками, прекрасным завтраком с яичницей и жареной уткой. А народу, народу-то сколько! И все новые и новые люди приходили приветствовать нас и знакомиться с нами.

Мне все они казались букашками, они мелькали перед глазами и жужжали, точно мухи. Я был увлечен своими думами, своими весьма безотрадными мыслями: как бы с ней повидаться наедине? Кто знает, удастся ли мне это?. А что, если она разгадает священную тайну? А если, если… Я даже боюсь произнести, что… Ужасно, ужасно!

В кармане я приготовил еще при выезде из дому… не пугайтесь: не револьвер, упаси господи, но письмо «к ней», письмо на трех листах с описанием моего романа, истории его возникновения и краткой автобиографией. Но как передать ей это письмо? Через кого? И когда она сможет прочесть его?

А ее родственники и родственницы суетились, бегали, как отравленные крысы, гоняли прислугу, торопили готовить свадебный пир, посылали за музыкантами и раввином: надо же скорее повести жениха и невесту к венцу, а то ведь бедняжки изнуряют себя постом.

Что жених не постился – я знаю наверняка. У меня в комнате он изрядно закусил уточкой, а потом притворился, что постится: состроил этакую весьма постную, подобающую жениху физиономию и старался казаться погруженным в очень серьезные думы.

Рожденный, выросший и воспитанный во лжи, он лгал даже в день своей свадьбы.

Тем временем пришли музыканты и начался обряд покрывания невесты фатой. Шум усилился, все засуетились. Каждый делал вид, что чем-то занят. «Скорее, скорее! Идем! Идем!» И нас повели – неизвестно кто, повели под руки – неизвестно куда; нам что-то говорили – непонятно что; у меня закружилась голова, замелькало в глазах, в ушах – шум, а сердце билось: тик-так, тик-так…

Музыканты играли, плакала скрипка, ревела труба, свистела флейта, грохотал барабан – бам-бам, бам-бам, а сердце мое – тик-так, тик-так!..

Глава последняя «Эпилог» романа

Среди лиц, которые вертелись и мелькали перед глазами, я заметил одно, казавшееся таким же чужим в этом доме, как и я сам. Это был длинноволосый молодой человек в очках; он был увлечен одним лишь делом: за всем следить и все подмечать. И, повидимому, делал это с удовольствием.

Когда его взгляд остановился на мне, я почувствовал, что он видит меня насквозь, видит мое сердце, видит мою тайну, мою священную тайну, – и я опустил глаза. Но все же я остро чувствовал на себе его пристальный взгляд; я чувствовал, что он, не переставая, смотрит на меня, и невольно, подняв глаза, я уловил его взгляд, которым он пронизывал мне сердце, точно магнитом притягивал.

Не знаю, как это случилось, но мы очутились рядом, я и молодой человек в очках, и заговорили, конечно, о свадьбе: о невесте, о женихе.