Мой первый роман - [5]

Глава восьмая Я изолгался – меня лихорадит

Когда человек влюблен – это видно по его лицу. Стоит только присмотреться, как блуждают его глаза, как странно он улыбается, как отвечает невпопад, как смотрит ежеминутно в зеркало, как меняет ежедневно галстуки, как ходит плавно и легко, как любит он весь мир, – не стесняйся он людей, он расцеловался бы с трубочистом…

Но за мною никто не следил. Правда, иногда мой ученик во время игры в шашки спрашивал меня: почему я так рассеян, почему я бью свои собственные шашки. В ответ я удивленно спрашивал: какие шашки? Хозяин тоже как-то спросил за столом, почему я так плохо выгляжу. На это хозяйка, позвякивая ключами, ответила (с выражением жалости на лице, хотя в душе она была рада), что за последнее время учитель совсем ничего не ест.

– В чем дело? – спросил хозяин, и сам ответил за меня: – Вы слишком много работаете, целые дни вы сидите взаперти вдвоем и занимаетесь, пошли бы как-нибудь прогуляться.

– Как мы можем гулять, когда у нас столько работы? – сказал мой ученик с таким искренним простодушием, что мне захотелось плюнуть ему в лицо и крикнуть во весь голос: «Люди! Нельзя же так врать!.. Лгун на лгуне сидит и лгуном погоняет!»

Но я этого не сказал; вместо того чтобы сказать правду, я тоже солгал:

– Соскучился по своим…

– Да ничего удивительного, – поддержал хозяин мое вранье со всей силой своей богатой фантазии. – У него есть по ком скучать. Его семья – это первая, это известнейшая семья не только в их городе. Можно сказать, что во всей округе не сыскать еще одной такой семьи. Ковенский раввин, кажется, ваш родственник?

– Дядя, – бесстыдно лгу я.

– А проповедник из Поречья тоже, кажется, приходится вам дядей?

– Двоюродный дядя, – отвечаю я.

– А Эпштейн, великий Эпштейн, кем вам приходится?

– Мы двоюродные братья, – говорю я.

– А Мойшеле Гальперин, кажется, тоже ваш родственник?

– Да, со стороны матери, – ответил я.

– Ну, а толчинские, – говорит он, – толчинские богачи, тоже, слышал я, приходятся вам близкими родственниками?

– Кузены, – говорю я, – кузены со стороны матери.

И я страшно рад, не столько моим новоявленным родственникам, сколько тому, что, наконец, меня оставят в покое и я смогу остаться наедине с моими сладостными, святыми чувствами, с милыми, чудными письмами невесты моего ученика, которые дороже мне всех выдуманных и настоящих, близких и дальних родственников.

Вот что она мне написала в одном из своих последующих писем:

«Моя единственная утеха, мой ангел небесный!

Чем объяснить твою печаль? Почему так грустны твои последние письма? Почему ты говоришь о смерти? Что за загадки ты мне загадываешь? Почему ты считаешь себя несчастнейшим из несчастных? Зачем ты причиняешь мне столько страданий? Почему ты не открываешь мне великой тайны, которую таишь в своем сердце? Какие могут быть у тебя секреты от той, которая любит только тебя одного и больше никого, которая с нетерпением считает дни до нашей встречи, до нашего скорого счастливого соединения на веки вечные!!!»

Со стороны жениха последовал следующий ответ:

«Святая душа моя, зеница ока моего! Божество мое!

Умоляю тебя, прости меня за мои последние письма. Забудь, что там написано. Ты права, моя дорогая, ты права! Я не имею права жаловаться, я не имею права назвать себя несчастным. Несчастен тот, кто никогда не любил, кто не был любим!.. Повторяю тебе еще раз, что вся моя радость – это твои письма, что для меня было бы блаженством увидеть тебя – и умереть… Но нет, я дал себе слово не говорить больше о смерти. Ты хочешь знать мою великую тайну? О нет, ты не узнаешь ее, пока не пробьет счастливый (или несчастливый) час, когда мы увидимся перед венчаньем. Тогда ты узнаешь все… А пока – будь здорова, моя дорогая, моя святая, и пиши, пиши, пиши!..

Твой несчастный счастливец и счастливый несчастливец, которому хочется, чтобы это время тянулось…»

Глава девятая Приготовления к свадьбе и мои глупые мечты

Каждый, кто когда-либо любил, поймет, что я переживал, когда наступило время приготовления к свадьбе. И кто внимательно читал предыдущие главы, тот поймет, что переживал я, когда ученику моему примеряли свадебный костюм, который шили для него три недели подряд; смертные муки – пустяки в сравнении с моими страданиями. Ад показался бы раем в сравнении с моей невыразимой болью.

Вы, вероятно, считаете, что все эти чувства возникли от ненависти к сопернику. Ничего подобного! Я прекрасно знал, что любят не ученика, а меня, настоящего автора писем. Я прекрасно знал, что достаточно будет во время свидания раскрыть тайну, священную тайну, достаточно будет одного слова, чтобы она меня поняла, – и все окончится к лучшему. Но как это сделать? Как устроить, чтобы я мог поговорить с нею с глазу на глаз, хотя бы несколько минут? Я мучительно думал, передумывал, создал, вероятно, семнадцать тысяч нелепых планов, фантазий – одна глупее другой. Честно признаюсь, в моей голове рождались такие скверные мысли, что мне даже стыдно доверить их бумаге, хотя немало времени прошло с тех пор. Вы думаете, я намеревался убить моего соперника, отравить его? Боже сохрани от таких грешных мыслей! Я только молил бога, чтобы он сотворил чудо и чтоб мой ученик заболел, слег и переселился к праотцам, освободив место для меня…