Мой отец Соломон Михоэлс. Воспоминания о жизни и гибели - [78]

Утром тринадцатого января Михоэлса нашли убитым в глухом тупике, куда не могла заехать ни одна машина.

Рядом лежал убитый театровед Голубов-Потапов. Свидетель.

* * *

Девятнадцатого января к нам явились двое в штатском. Они сообщили, что в Минске обнаружен «студебеккер», на колесах которого найдены волоски меха. Они хотели бы сравнить их с мехом на шубе Михоэлса. Инсценировка была грубая — шуба еще находилась в Минске, и они это знали лучше, чем кто бы то ни было. Там же оставались и другие вещи отца. Правда, имелись еще две точно такие же шубы: одна принадлежала еврейскому поэту Ицику Феферу, другая — вождю всех народов Сталину.

Ицик Фефер сопровождал в сорок третьем году Михоэлса в поездке по Англии, США, Канаде и Мексике. Целью их поездки — «правительственной миссии», как называлась она в сводках Совинформбюро, — было сплочение еврейской общественности этих стран для более деятельной и активной борьбы с фашизмом, а также сбор средств и медикаментов.

Выступления Михоэлса на собраниях и митингах, его страстные призывы к солидарности с миллионами борцов против фашизма не оставляли среди слушателей равнодушных.

После одного из таких митингов Объединение меховщиков США решило сшить в подарок три шубы — Михоэлсу, Феферу и Сталину. Сталина отец никогда не видел, а шубу передал через Молотова. По воспоминаниям Светланы Аллилуевой, она хранилась где-то в музее среди подарков вождю.

После возвращения из Америки Фефер был назначен заместителем председателя Еврейского антифашистского комитета. Бессменным его председателем с момента возникновения комитета был Михоэлс. Перед отъездом в Минск Михоэлс позвонил Феферу и передал ему на время своего отсутствия все полномочия, связанные с руководством Комитета. Я присутствовала при телефонном разговоре и слышала, как папа сказал: «Прими все дела по Комитету, пока я буду в Минске».

Тем более велико было наше удивление, когда одиннадцатого января отец позвонил из Минска — это был его последний звонок — и рассказал, что утром видел Фефера в ресторане гостиницы за завтраком и, что самое поразительное, Фефер читал газету и сделал вид, что не заметил Михоэлса.

Почему он вдруг оказался в Минске? Почему он от всех это скрыл? Почему, когда несчастье случилось, он ни разу к нам не зашел? Почему из всех, кто говорил и писал о Михоэлсе в эти дни, Фефер единственный в своем выступлении на панихиде назвал папино убийство несчастным случаем, присоединившись тем самым к официальной газетной версии?

Девятнадцатого, когда пришли те двое, отрекомендовавшиеся работниками угрозыска, мы позвонили Феферу и попросили заехать с шубой. До этого мы неоднократно звонили ему. Но к телефону его не звали и отвечали что-то невразумительное. На сей раз он приехал быстро, но сотрудников угрозыска уже не застал. Они ушли, пообещав, вернуться, но так и не появились. Спектакль с угрозыском был организован, очевидно, чтобы создать видимость следствия вокруг «автомобильной катастрофы» и укрепить, таким образом, эту версию. Окончательно.

Фефер, понурившись, сидел в кресле отца и не смотрел в нашу сторону. Мы ждали от него подробного рассказа об их последней встрече в Минске. Но он молчал. И чем дольше продолжалось это тягостное молчание, тем яснее становилось, что спрашивать бесполезно. Не дождавшись возвращения посетителей из угрозыска, он ушел. У нас так и не повернулся язык спросить, почему он вдруг оказался в Минске.

В ноябре сорок восьмого года Фефер снова появился у нас. На этот раз в сопровождении двух неизвестных в традиционных фетровых шляпах с обвисшими полями. Одинаковые, как у близнецов, габардиновые плащи, выправка и специфическое выражение того, что даже не хотелось бы называть лицом, не оставляло никакого сомнения относительно ремесла сопровождающих лиц.

— Дай мне всю папину заграничную корреспонденцию, — попросил Фефер.

— У меня ничего нет, — ответила я, а в голове мелькнуло: «Это еще не обыск».

Тогда они у нас ничего не взяли. Сразу после их ухода я поднялась к Зускину. Выслушав меня, он начал дозваниваться к Феферу.

— Ничего страшного, просто во всем виноват дер Алтер (старик — так между собой они звали Михоэлса), — ответил Фефер загадочно.

Зускин повесил трубку и застыл в оцепенении.

Вскоре выяснилось, что в этот день проводилась «ревизия» Антифашистского комитета, то есть начало его разгрома. Разогнать Антифашистский комитет и приступить к массовым арестам деятелей еврейской культуры было невозможно при папиной жизни. Убийством Михоэлса Сталин обезглавил еврейское искусство и развязал себе руки для дальнейшего.

Фефера взяли первым. Как увязать его странное поведение с арестом, я и по сей день не знаю и никогда уж теперь не узнаю. Впрочем, это только одна из зловещих загадок, связанных с убийством Михоэлса.

Спустя несколько лет нам рассказали, что летом пятьдесят первого года в Москву приехал на гастроли Поль Робсон. В своей поездке по Америке Михоэлс и Фефер неоднократно с ним встречались. И теперь Робсон выразил желание повидать своих «советских друзей». Ему ответили, что Михоэлс умер от воспаления легких, а Фефера — пожалуйста, можете повидать.