Мой отец Соломон Михоэлс. Воспоминания о жизни и гибели - [73]

Я понимала, какой опасности подвергал себя Д. Д, ручаясь за «врага народа», да еще еврея, да еще зятя Михоэлса, посмертно обвиненного в сотрудничестве с «Джойнтом»! Я была потрясена, благодарна и испугана одновременно. И все это я высказала Д. Д, но он только застенчиво повторял: «Не беспокойтесь, не беспокойтесь, ничего они мне не сделают!»

Я отнесла письмо в проходную Кремля. Муж потом вспоминал, как следователь с удивлением сказал ему: «Твои дружки-то за тебя заступаются!..»

Жена Шостаковича, Нина Васильевна, попросила меня приготовить доверенность на ее имя, чтобы, когда нас с сестрой заберут (она так и сказала «когда», а не «если», настолько это казалось реальным), они смогли передавать деньги нашей семилетней дочке Виктоше. На самом деле, как потом выяснилось, они собирались взять ее к себе. Но всему этому, к счастью, не суждено было совершиться. 5 марта 1953 года Сталин умер. Через месяц в газетах реабилитировали имя моего отца. После этого Д. Д с женой уехали отдыхать на юг, взяв с меня слово, что я дам телеграмму, как только М. В. будет освобожден.

И мы протелеграфировали: «Отдыхайте хорошо. Целуем. Тала. Метек».

Через два дня они были в Москве. Вечером за праздничным столом, на котором в старинных подсвечниках горели свечи, Нина Васильевна вслух читала доверенность, написанную мной на ее имя, затем встал Д. Д. и торжественно произнес: «А теперь мы предадим этот документ сожжению!» — и предложил мне поднести его к свечке.

Уничтожив «документ», мы выпили водки и сели ужинать…

Последние годы перед отъездом в Израиль я редко виделась с Д. Д. Он много болел, жил главным образом на даче, временами уезжал за границу.

Летом 1972 года он собирался поехать в Англию. Мы в это время ждали ответ на просьбу о выезде в Израиль. Ни каким будет ответ, ни когда он придет, мы, естественно, не знали. Я представляла себе, что Д Д. уедет, за это время мы навсегда покинем Россию и больше никогда не увидимся. Я позвонила и спросила, можно ли зайти к ним. В тот же день я пришла на улицу Неждановой, где они жили. Д. Д. провел меня в свой кабинет, и мы долго и о многом говорили. Он выражал беспокойство, что в Израиле жарко, а я плохо переношу жару, что место это неспокойное, но все-таки, наверное, мы с Виктошей правильно сделали, что решили ехать. Потом Д. Д. проводил меня до двери, и мы расстались.

В сентябре 1975 года его не стало.

Думаю, что всем, кто знал Д. Д. Шостаковича, всегда будет не хватать этого удивительного человека.

…Наверху и внизу сменяются люди. А в кабинете еще долго как ни в чем не бывало сохраняется жизнь и мучительно притягивает взгляд календарь со сделанной папиной рукой, а потом почему-то зачеркнутой записью о какой-то деловой встрече, назначенной на двадцатое января…

На письменном столе, ни о чем не подозревая, лежит раскрытый «Князь» Макиавелли — папа готовился к постановке «Реубени — князь иудейский» и, как всегда, тщательно изучал эпоху, прежде чем приступить к работе над спектаклем.

Идея смерти настолько не вяжется с Михоэлсом, настолько немыслима и абсурдна, что в общем настроении скорее преобладают смятение и растерянность. Горе придет вместе с осознанием случившегося, а пока еще невозможно поверить. Невозможно поверить… Моя подруга Флора Литвинова возится с нашей крошечной дочкой. Впервые я не знаю, чем ее покормили, где ее уложили спать. Кто-то пытается нам что-то сунуть поесть. У меня, кстати, надолго атрофировалось обоняние, и я совершенно не чувствовала вкуса еды. Мысль беспрерывно гвоздит один и тот же вопрос: успел ли он понять, что умирает? И нестерпимое сознание его одиночества в последние минуты.

Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое.

Из Минска приходит первая весть. Портье гостиницы, где они остановились, рассказал, что двенадцатого января часов в десять вечера Михоэлса вызвали к телефону. Было плохо слышно, и разговор происходил достаточно громко. Портье запомнил, что отец несколько раз упомянул не то Сергея, не то Сергеева. Судя по всему, его куда-то вызвали. Закончив разговор, Михоэлс с Голубовым ушли из гостиницы. Спустя несколько часов они были убиты.

Кто мог быть этот Сергей? Сергеевых знакомых никто припомнить не мог. А Сергей? Был у нас знакомый — генерал Сергей Георгиевич Трофименко. Отец с Асей познакомились с ним во время войны в Ташкенте. После войны Трофименко был назначен командующим Белорусским военным округом и жил с семьей в Минске.

Стали звонить Трофименко. К телефону его не позвали. Говорили с перепуганной, взволнованной женой. Сквозь плач она пролепетала, что приедет шестнадцатого на похороны, но так и не приехала. Выяснить у нее нам ничего и не удалось. По ее словам, папа у них в тот вечер и вообще за весь приезд не был ни разу, и Сергей Георгиевич ему тоже не звонил…

Пятнадцатое января.

У нашего дома на Тверском бульваре выстроилась вереница машин. Нас сажают и везут на вокзал. На площади Белорусского вокзала противоестественная мертвая тишина. Движение перекрыто.

Наша машина медленно продвигается сквозь толпу. Выходим и идем на перрон. Десятки тысяч людей, собравшихся на площади, в глубоком, каком-то неправдоподобном молчании ждут поезда с папиным телом. Какая ошеломляющая, страшная тишина…