Мой отец, его свинья и я - [28]

— Такое или есть, — сказал отец, — или его нет. У меня всегда было чутьё, где припарковаться.

— Здорово, — сказала я и предложила ему стакан воды.

Он залпом осушил его, поставил на стол и вздохнул.

— И где же стоит твоя машина? — спросил он.

— Через пять улиц отсюда, — соврала я. На самом деле она стояла через семь.

— Через пять улиц, — сказал отец и выглянул в окно.

Я тоже посмотрела вниз. Прямо под нами виднелась красная отцовская машина.

— Даже жалко, — отец посмотрел на меня.

— Чего? — спросила я.

— Что мне придётся уехать, и тогда парковка тю-тю, — отец снова выглянул вниз на свою машину. — Хотя… — он повернулся ко мне.

— Хотя что?

— Хотя я, естественно, мог бы передать её тебе в наследство.

— Но это ничего не даст, — сказала я. — Завтра мне надо в университет, и место опять займут.

— Тогда я подержу его для тебя, — сказал отец.

— Каким же образом? Сядешь на него? — спросила я.

Не он, а машина, сказал отец и добавил, что он всё равно сейчас свободен и может целый день оставаться в моей квартире.

— М-да, — сказала я, мысленно сопоставляя то неудобство, что отец целый день будет в моей квартире, с преимуществом иметь рядом с домом гарантированную парковку. — Хорошо, — сказала я.

Когда я пригнала свою машину, отец выехал с парковки. Я встала на освободившееся место и вышла из машины. Отец опустил стекло.

— Когда мне завтра приехать? — спросил он.

— В девять, — сказала я.

— Хорошо, до завтра! — Отец уехал.

На следующее утро, ровно в девять, я услышала, как внизу трижды посигналили. Я выглянула из окна. Красная машина отца стояла вторым рядом около моей. Я взяла сумку, надела куртку и выбежала. Увидев меня, отец опустил стекло.

— В следующий раз, пожалуйста, будь пунктуальнее, — сказал он.

Я села в свою машину и поехала. В зеркало заднего вида я видела, как отец встраивался в тесный промежуток.

Подъехав вечером к дому, я поставила машину вторым рядом у отцовской и трижды посигналила. Через некоторое время из дома вышел отец. Я опустила стекло.

— В следующий раз, пожалуйста, поторопись, — сказала я.

— Пока, — отец сел в машину и уехал.

Всю неделю мы встречались каждое утро и каждый вечер перед моим домом. Присутствие отца в моей квартире не оставляло никаких следов, если не считать, что на кухне всегда пахло дымом его трубки.

Когда я вернулась домой в понедельник, пахло ещё чем-то. Я зашла на кухню. Там на плите стояла кастрюля. Я заглянула в неё. Это был гуляш. Рядом стояла пустая консервная банка из супермаркета А&Р и коробка красного вина. На кухонном столе лежала записка: «Приятного аппетита. Твой папа». Нет ли ещё чего-нибудь к гуляшу? — подумала я и стала искать кастрюльку с клёцками. Потом я вспомнила, что отцовский гуляш не нравился мне и с клёцками. Я взяла кастрюлю и пошла к моему соседу.

— Привет, — сказал он, увидев меня с кастрюлей. Он был в зелёных трусах.

— Привет, Майк, ты уже ужинал?

— Да, — сказал Майк, — а что у тебя тут?

— Деликатесный гуляш, — сказала я и подняла крышку кастрюли.

Майк заглянул туда. Потом почесал ногу.

— А гарнира какого-нибудь нет? — спросил он.

— Знатоки, — сказала я, — едят с хлебом.

Я вернулась к себе без кастрюли. В кухне я обнаружила клёцки. Они были в раковине, в сите, где отец их, видимо, забыл, пока вода стекала. Я сделала к ним томатный соус. Отцу я оставила на холодильнике записку: «Спасибо, было вкусно!»

Во вторник на ужин меня поджидали тортеллини. «Для моей голодной дочки», — написал отец в записке. Я отнесла кастрюлю Майку и сварила себе макароны с яйцом. Когда я поливала их кетчупом, у двери послышалась какая-то возня. Я отставила бутылку с кетчупом и вышла в прихожую. Там мой отец как раз снимал пальто.

— Это опять я. — Он повесил пальто в гардероб. Отодвинул меня в сторону и прошёл на кухню. Я поплелась за ним. — Ну что, тортеллини не хватило?

Отец сел за стол и смотрел на мою тарелку с макаронами, яйцом и кетчупом. Пока я обдумывала ответ, в дверь позвонили.

— Я открою! — сказал отец и вскочил. Он вернулся с кастрюлей из-под тортеллини. — Там был мужчина в трусах, — сказал он. — Ему очень понравились тортеллини.

— Ах, — сказала я.

Потом я спросила отца, где он, собственно, припарковался.

— Я нашёл местечко недалеко отсюда, через четыре улицы, — сказал отец. — Утром мне будет легко тебя сменить.

— А-а, — сказала я и принялась за свои остывшие макароны.

На следующее утро на кухонном столе стояла миска с «фрости». Должно быть, она стояла там уже давно, потому что «фрости» раскисли в молоке, превратившись в светло-коричневую кашу. Я сварила себе кофе.

— Доброе утро, — сказал отец, войдя на кухню.

Он был уже полностью одет.

— Ты больше не любишь «фрости»?

Я никогда не любила «фрости», я любила поп-корн, хотелось мне сказать, а он никогда не желал с этим считаться, — я не хочу есть осклизлые «фрости» и вообще не нуждаюсь, чтобы кто-то готовил мне завтрак.

— Я съем их после душа, — сказала я вместо этого.

— Хорошо, — сказал отец. — Тогда я пойду за машиной.

Когда отец ушёл, я вывалила «фрости» в унитаз. Майк никогда не вставал так рано. Я не успела принять душ, как снизу трижды просигналили. Я быстро надела что нашлось в ванной и побежала вниз. Отец уже ждал меня, остановившись вторым рядом у моей машины. Я выехала с парковки, нашла свободное место через пять улиц и пешком вернулась домой, чтобы одеться как следует. Отец стоял на кухне и с трубкой в зубах вытирал посуду.