Мой неизвестный Чапаев - [66]
Именно тишина и настораживала. Но вот появились робкие проблески рассвета, а с той стороны, куда ушла конная разведка, донеслись первые выстрелы. Пришпорили коней и поскакали быстрее.
Огонь впереди усиливался: вместе с винтовочными выстрелами, и, перекрывая их, донеслась пулеметная трескотня, гулко разносившаяся в прозрачном степном воздухе раннего утра.
В общем, и без донесений было ясно, что под Бенардаком вступили в бой головные подразделения батальона. От хутора навстречу скакали десятка три подвох с верховыми.
— Куда, Бахтин? — окликнул Данильченко хорошо знакомого конника.
— Комбат приказал отъехать на версту, стать у омета и ожидать распоряжений, — ответил тот.
Впереди снова загрохотало орудие. Несколько человек с Чапаевым поскакали к нему.
— Куда стреляете? — крикнул Чапаев командиру орудия, сидевшему на омете.
— По кокошкам (по курам), — ответил тот, не признав спрашивающего, не отрываясь от бинокля.
— Еще трое шрапнэл! Бэглы, огон! — последовала команда с омета.
Один за другим загремели три пушечных выстрела.
— А, падло, централа заимэт вам! — крикнул командир орудия с омета. — Три гранат!
— Правэ о... — и дальше следовало указание прицела. — Бэглы огон!
Что означали слова командира орудия Томаша Студничка, по национальности словака, добровольца Красной Армии из бывших военнопленных австро-венгерской армии, Чапаев вначале и не понял. Но взобравшись на омет, разглядел мечущуюся конницу противника, в гуще которой метко рвались посланные снаряды.
С другой стороны хутора на левофланговую роту батальона с гиком и свистом неслась в атаку белоказачья конница с пиками наперевес.
— Пулеметы туда! Чего он медлит! В самый раз отсечь казару от хутора! — отрывисто бросил Василий Иванович Данильченко.
— Бабанин! Бодров! — крикнул Стефан Данильченко конным ординарцам. К комбату Порошину! Три пулеметные тачанки на левый фланг!
Контратакующую конницу видел и командир орудия Студничка и, не дожидаясь указаний, подал команду перенести по ней огонь орудия. Контрольный снаряд разорвался близко у цели, взметнув вверх глыбу земли. Вслед за ним разрывы шрапнелей накрыли казачью сотню, которая повернула обратно, скрывшись за хутором.
— Две подводы за ранеными! — крикнул конник Михаил Фоменко, подскакавший к омету. Увидел и понял, что не туда попал. Крепко выругался, огрел коня плетью и рванул дальше в тыл.
В Бенардаке, куда направились Чапаев с Данильченко, шел огневой бой. На его окраине преградило дорогу нагромождение борон, перевернутых телег и разного сельскохозяйственного инвентаря. У штабелей самана с проделанными бойницами — груды стреляных гильз, а рядом — убитый казак. Чуть поодаль — два других с убитыми лошадьми.
— Эти, видать, держались крепко. Ишь, какую уйму патронов расстреляли, — сказал Чапаев, кивнув в сторону убитых.
Шум боя — винтовочные залпы и пулеметная трескотня — то затихал, то возникал с новой силой, удаляясь к северу от Бенардака.
В барском доме, где, видимо, размещался штаб и командование белоказачьего полка, — огромный стол с недоеденной пищей.
— Ты, небось, своих командиров так не угощаешь, — пошутил Чапаев, обходя с Данильченко многочисленные комнаты особняка с дорогой мебелью, обилием картин, хрусталя и фарфора.
Появился комбат Порошин с обвязанной головой, успевший обскакать весь хутор; он коротко спросил: «Гнать противника дальше на хутор Молоканский или тут остановиться? А то бойцов бы покормить».
Данильченко посмотрел на Чапаева, как бы спрашивая: и в самом деле, что будем дальше делать?
— От полка и бригады оторвались на 15 верст, да и до Молоканского будет не меньше. Дальше пока — ни шагу. Посмотрим, что скажет армия, — решил Чапаев. — Мне бы рабочих повидать, поговорить с ними хочу.
Василий Иванович не упустил случая побеседовать с народом.
— Бывал я у вас и раньше, — говорил он рабочим имения, — небось, забыли, о чем говорил. Работали вы. на помещиков Мальцевых. Слов нет, как богато они жили, на всю губернию гремели. Да что губернии — в Петербурге, в Москве славились. А теперь что осталось? Рысаки, скот, имущество и прочее — всё народное. Куда денется, ежели сохраните? Для вас же, для народа на пользу пойдет. Казаков и прочих бандитов сюда больше не подпустим, а кто появится охочий до народного добра — тому наш сказ: Чапаев строжайше не велел!
Вскоре пришлось оставить Бенардак, отозвать батальон и не под воздействием противника — другую задачу получил Чапаев от командования армией...
В труднейшей обстановке непрерывных боев и окружения Чапаев видел невысокую боеспособность необученных крестьян. Постоянно думал о необходимости боевой выучки и воспитания личного состава. Для Василия Ивановича ни в чем не было мелочей. Он считал, что и внешний вид, и внутренний настрой, и конечно же политическая подкованность — главный путь к победе.
Ярким примером явился такой случай.
Чапаев часто созывал совещания командиров и политкомов частей. Совещания носили характер обмена мнений, никому не возбранялось на них выступать, высказывать свою точку зрения. Часто вносили предложения, касающиеся предстоящих боев или прошедших атак.
Василий Иванович терпеливо всех выслушивал. Изредка поддакивал: «вот-вот», «так-так», а когда дело доходило до решения — всё поворачивал по-иному, по-своему, точно в разговорах была одна блажь:
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.