Мой неизвестный Чапаев - [67]

— Ладно, много толковали, сразу и не разберешь, что к чему. Однако, слушайте теперь, что я скажу.

Говорил он о тех же вопросах, но касался их с другой стороны — с кажущихся мелочей. Все слушали его и соглашались: «И в самом деле, Чапаев прав». Иной раз не выдерживали, говорили: «Василий Иваныч, так я о том же и сказывал».

— О том же, говоришь? — поддерживал Чапаев. — Согласен, только не с того конца хватаешь. Чего тут рассусоливать, и в лоб надо метить умеючи, неровен час — промахнешься.

Это был ответ на реплику одного из командиров: «Что в лоб, что по лбу, все едино, всё о том же и говорилось». После такого ответа Василия Ивановича все умолкали: ему, мол, виднее.

С первого дня как-то самой собой повелось, что при обращении к Чапаеву его называли по имени и отчеству. И притом не только командиры, но и бойцы. Редко кто прибегал к официальному «товарищ начдив», «товарищ Чапаев», разве только кто-то из новичков, но и те вскоре называли его «Василий Иванович».

Фамилия больше упоминалась за глаза и в выступлениях его самого. «Бедовый, горячий наш Чапаев», — иной раз скажут про него бойцы. Или: «Что вы хотите, чтоб один Чапаев за всем усмотрел? С Чапаевым не пропадешь — не такой он человек». А то и так: «Скажи им: сам Чапаев говорить будет».

На иные совещания Чапаев собирал командиров и политкомов не для обмена мнениями, а говорил только сам и больше о разных помехах, которые встречались при формировании дивизии, «тормозами» их называл. Хотел, чтобы бойцы и командиры знали, чего он добивается и какие при этом трудности надо преодолеть.

И все же одно из совещаний приняло совсем неожиданный оборот. Все хорошо знали нрав Василия Ивановича: за промахи, беспечность, непредусмотрительность и особенно за невыполнение приказа снисхождения не жди. Расчет по веем статьям, сколько ни оправдывайся. Зато удачливого, проявившего находчивость и смелость, обязательно похвалит, хотя на похвалы скуп был. А тут вдруг возникло новое, о чем никто и не подозревал.

Собрались на совещание старшие командиры и политкомы. Одет каждый во что горазд. В шинелях, фуфайках, кожанках, пальто, а некоторые — в полушубках (свирепствовала и трясла испанка). На головах: фуражки, папахи, шапки разных фасонов и даже шляпы.

Единой формы одежды в Красной Армии в то время не было. Не существовало централизованного снабжения обмундированием. Ни единого военного образца не было налажено, а если оно и поступало, то в весьма ограниченном количестве. Каждый из командиров одевался во что мог, а кое-кто, по нужде или без особой на то нужды, допускал мешанину в одежде и даже этим бравировал.

Командир батальона Григорий Порошин после боя на хуторе Бенардак добыл себе «новое обмундирование» взамен износившихся и расползавшихся по всем швам брюк клешем, матроски и бушлата. На совещание Порошин прибыл в пестрых шароварах, жокейском пиджаке и в шляпе; это «обмундирование» он добыл из реквизита помещичьего театра.

Чапаев где-то задержался. Среди собравшихся командиров и политкомов — ядреные шутки, смех, как будто и фронта поблизости нет. Привыкли без страха глядеть в глаза опасности. Каково бывает на душе, когда круто приходится в бою, о том не говорят, каждый знает это по себе. Рассуждают больше об удачах с некоторым преувеличением собственной роли.

В разгар галдежа вошел Чапаев, а за ним Петр Исаев, постоянно его сопровождавший. Чапаев осмотрелся, точно соображал, все ли собрались, а потом отрывисто сказал Исаеву: «Ступай, нужно будет, позовут».

О чем он решил совещаться — никто не знал. Не первый раз так собирал он совещания без предварительного извещения. Кто-то как-то спросил Василия Ивановича: «Ты бы, Василий Иваныч, хоть намекнул бы, о чем разговор пойдет».

— О чем намекать! Не в армию и не в Москву вызывают! А хотя бы и туда. Каждый должен знать все дела у себя и около себя, на то ты и командир или комиссар. Как же иначе! — ответил Чапаев.

Но на сей раз и совещание началось необычно.

— Значит, собрались все старшие командиры, а ряженых я сюда не вызывал, — сказал Василий Иванович.

Все переглянулись: к чему бы это?

— Вы кто? — обратился он к Порошину.

— Комбат из Балашовского! — смело отрапортовал тот как ни в чем не бывало. — Аль не узнали, Василь Иваныч?.. — пытался он ещё что-то сказать в недоумении, далекий от мысли, что Чапаев будет обращать внимание на такую «мелочь», как обмундирование.

— Как не признать, беляками меченный! — сказал Чапаев, показывая на глубокий шрам от сабельного удара на щеке Порошина. — Из Балашовского, говоришь? Таких комбатов там не видывал. Боевых командиров очень уважаю, но только не в такой одежонке. Чего напялил на себя? Взгляни на Филиппова, сидит рядом с тобой, из одного полка, а каким молодцом выглядит. Бойцы им любуются, и каждая девушка аль молодка глаз не отведет. А в строю, как в бою, лихой вид командира много значит!

Назвал Чапаев и других командиров: одних журил за неряшливость, других подбадривал, на том и закончил совещание.

Сам Василий Иванович следил за собой, всегда был подтянут, одет в военную форм}' — гимнастерку или френч защитного цвета (хаки), темно-синее галифе, сапоги со шпорами. Носил фуражку или черную барашковую папаху с красной тульей. Шашка, револьвер системы «наган», бинокль, полевая сумка и хорошо пригнанное кожаное снаряжение завершали его внешний вид. Вольности в одежде не допускал.