Мой мир: рассказы и письма художницы - [12]

Ну, раз закон, тут уж делать нечего!

Воровство

На третье лето войны у нас появился настоящий огород. Бабушке выделили участок в подсобном совхозе на её работе. Правда, далеко от Москвы – 60 км по железной дороге и 8 км пешком. Работников на огороде было двое: мама и я. Но мы справлялись, радуясь, что теперь будем сыты.

Сначала поспела редиска. Она у нас получилась в виде белых и розовых сосулек. Мы привозили из дома пайковый хлеб, соль в тряпочке и тёрку. Получалась очень вкусная еда. А запивали её водой из родника. Родник находился в овраге среди зарослей душистой таволги. А осенью там зацветали кусты мелких лиловых астр. Много раз за мою жизнь я снова и снова видела это заповедное место во сне.

Очередь за хлебом по карточкам. Москва, Сретенские ворота. 1943

Шла я как-то на родник. Шла совхозными полями. А там уже поспевала морковь. Наша-то морковка была ещё в виде «хвостиков». И вот здесь-то я чуть и не стала воровкой. Мне всегда внушали, что чужое – священно, брать его нельзя. Да я и не зарилась никогда на чужое. А тут – бес попутал. Редиски у нас уже не было. А есть хотелось ужасно. Впрочем, это было обычное состояние тогда. И вот я присела и стала неумело выковыривать пальцами из твёрдой земли морковки. Я с трудом наковыряла штук пять. И вдруг на меня упала чья-то тень и раздался грубый голос: «Ты что тут делаешь, воровка? Вот сейчас пойдём с тобой в контору!» Глаза у меня сразу наполнились слезами. Я с ужасом представила себе последствия моего поступка. Вот меня ведут в контору, узнают мою фамилию, отнимают у нас землю. А бабушку вообще выгоняют с работы. Не говоря уже о позоре, которым я буду покрыта в 11 лет. А, может быть, меня и в тюрьму посадят! Зачем, зачем я это сделала? Я поднялась и посмотрела на разъярённую колхозницу, а она посмотрела на меня. Лицо колхозницы вдруг смягчилось. «Постой здесь», – буркнула она. Потом зашла на середину поля и надрала большой пучок крупной отборной моркови. Она совала мне этот пучок в руки, я, рыдая, не брала его. Меня отпустили, и я пошла с пустым бидоном обратно. Морковь осталась валяться на дороге…

А случай этот я хорошо запомнила.

На рынке

Мы ходим с мамой по Палашевскому рынку. Давно уже ходим. Мама крепко прижимает к груди маленький английский портфельчик. Из него торчит бутылка водки, полученная по карточкам. Портфельчик немного прикрывает большую заплатку на ветхом пальтишке. В той, прошлой жизни, мама носила в этом портфельчике статьи для редакций. Теперь вот водка. Холодно, ветрено. Если удастся продать водку, купим какой-нибудь еды. А может быть, даже и выкроится мне на гостинец.

Я давно мечтаю о сахаре. Здесь на рынке продают четвертушки кусочков рафинада, какие-то грязные «обмылки», все в соре. Но как хочется получить один или хотя бы лизнуть его! Неподалёку ходит один наш знакомый, бывший писатель. Он продаёт сало. Видимо, привёз его из эвакуации. Время от времени слышен его грассирующий голос: «Натуральное баранье сало». Голос неумелого продавца, слишком тихий и робкий. Мама ходит молча. Не узнать теперь мою красавицу маму. Она бледная, худая. От голода распухают дёсны, выпадают зубы. А ведь ей нет ещё и сорока лет. С тем писателем мама старается не столкнуться. Да и он делает вид, что не узнаёт нас. Нас многие теперь не узнают, с тех пор как арестовали отца.

Но вдруг маму останавливает какой-то человек. Он прилично одет, вид у него довольно холёный для военного времени. Он громко кричит: «Агния Александровна, неужели это вы?» Мама потом говорила, что сама не знает почему, ответила: «Нет, это – не я, вернее, я – не она». – «Как! – запротестовал холёный человек, – ведь я вас узнал, это вы?» – «Да нет, – ответила мама, – я – не она». – «Но, может быть, вы её сестра?» – «Нет, – твёрдо ответила мама, – я – не её сестра». И ещё крепче, ещё упрямее прижала портфельчик с водкой к заплатке на груди. Холёный человек ушёл, с сомнением оглядываясь на нас.

Наталья Касаткина на фоне Дома Герцена. Москва, Тверской б-р. Май 1958.

Фото Игоря Шелковского

III. Дом Герцена

Витрины

В годы моего детства на улицах Москвы было на что посмотреть ребёнку!

Например, витрины. Над ними – тент от солнца (чтобы солнце не мешало стоять и разглядывать все подробности). А перед окнами витрин были крепкие поручни (чтобы можно было прицепиться покрепче). Теперь-то уже таких витрин не увидишь!

Самых любимых у меня были три. Поэтому я их хорошо и запомнила.

Одна – между Елисеевским и Филипповским магазинами. Она относилась к маленькому магазинчику «Табак». Внутри была отделка в духе хохломы. На ярко-красном фоне – золотые цветы и листья. А в витрине за стеклом сидели негры, совсем как настоящие. Большие механические куклы играли на разных инструментах. Это был джаз-оркестр. Уж не знаю, какая была связь между табаком, хохломой и неграми, но разглядывать витрину было увлекательно. Ещё как!

Ещё была отличная витрина недалеко от Консерватории в магазине «Сыр». Судя по тому, что человечки, которые жили в витрине, были все поголовно на коньках и двигались по льду, это была Голландия. За стеклом стоял большой дом затейливой архитектуры с множеством островерхих башенок. Вероятно, в этом доме был магазин, потому что человечки со свёртками в руках сновали туда и сюда: входили в одни двери, и выходили из других. Вероятно, в свёртках был сыр, но об этом приходилось догадываться самим. Человечки ездили и по магазину, не снимая коньков. Значит, в Голландии даже в магазинах вместо пола – лёд. Вот это да! Я могла бы часами разглядывать всё это, но у меня было всегда мало времени! Моё время зависело от того, как маме удавалось меня отцепить от поручней. Поэтому я научилась крепко прицепляться. Мама говорила, что одно горе со мной куда-нибудь ходить – я на каждом шагу прицеплялась.