Мой мир - [7]
…а длинноногие муравьи-бегунки носились по Двору с огромной скоростью.
Ну а чтобы закончить рассказ о муравьях нашего Двора, нельзя не упомянуть о крохотных Мономбриум Фараонис, или, по-простому, домовых муравьях. В нашу страну они попали в незапамятные времена невесть какими путями, скорее всего с продуктами, доставлявшимися морем; теперь они живут почти во всех городах страны — тепло в домах постоянное, еды — вдоволь, убежищ — тем более. Жили тогда они и у нас в доме, надоедая порой изрядно: то дорожка из крохотных этих созданий тянется из щелочки в подоконнике или стенке к банке с повидлом, то сваренный со всеми предосторожностями суп оказывается изрядно «заправленным» мурашами; мер борьбы с ними отец так и не придумал, ну а я такой «приправой» вовсе не брезговал…
Перед тем как вернуться во Двор, стоит вспомнить, какие еще малые существа обитали, кроме фараоновых муравьев, в нашем старинном доме. Кой кого из них я описал в своей первой книге «Миллион загадок» — махоньких жучков-точильщиков, издававших таинственные звуки, подобные тиканью неведомых часов; страшноватых уховерток с длинными клешнями сзади (зато заботливых и нежных мамаш); вечерами по стене нередко проносились мухоловки — многоножки с необыкновенно длинными ногами, и если на пути охотницы попадалась сонная муха — бедолаге тут же приходил конец. А изредка, нагоняя страх на домочадцев и на собачонку Жульку, по комнате, среди бела дня, молчаливо и степенно шествовал на высоких ногах огромный черный жук — медляк-вещатель, таинственный обитатель Темного Царства, что помещалось под древними балками цоколя нашего дома; с жуком этим были связаны нехорошие приметы и поверья, отчего его не трогали…
Медляк-вещатель в позе угрозы.
Вечером на свет лампы в комнату иногда вторгался неожиданный гость. Я уже основательно разбирался в насекомых, но моя мать, несмотря на образование, всех ночных бабочек упорно причисляла к платяным молям и, вооружившись тряпкой, спешила истребить мнимую охотницу до ее платьев. Десятисантиметровая толстая гусеница бражника (крупной ночной бабочки), будь она действительно «молью», обглодала бы дочиста не один меховой воротник. За несчастную вступался я, и наказание бабочке отменялось — вместо удара тряпкой она выпускалась на волю.
А вечерами эти бражники летали по Двору в поисках цветущих растений. К сумеркам на клумбе раскрывал свои светлые колокола душистый табак, распускались еще какие-то ночные цветы, и интересно было наблюдать, как бражник подлетает к цветку, на лету замирает на месте, выпрямляет свернутый спиралью длиннейший хоботок и погружает его в венчик цветка. Выпив каплю душистого сладкого нектара, бражник замирает у второго цветка, у третьего и вдруг, встрепенувшись, стремительно уносится к другой стороне клумбы. Полет его красив, точен, быстр, и движений его крыльев не разглядишь, зато во время «стоячего полета» бражника над цветком поражает быстрота движений: его трепещущие крылья сливаются в мерцающие туманные пятна, как лопасти работающего вентилятора. По неопытности мне тогда долго не удавалось сохранять в целости этих крупных красивых бабочек — в сачке за несколько секунд пыльца с крыльев и бархатистая шерстка со спинки сбивались. Гордостью моих первых наблюдений и зарисовок были крупные сфинксы (латинское название рода бражников) — зеленоватый, со сложным мраморным узором олеандровый бражник, серый с розовым вьюнковый бражник и, конечно же, знаменитая огромная «мертвая голова» со зловещим рисунком на спинке.
Бабочки — мечты моего детства: «мертвая голова» и олеандровый бражник. Обе — в «Красной книге»…
…Ни рисунков тех времен, ни записей, ни коллекций у меня нет: все это исчезло при моем аресте на Урале в 1947 году. Ладно хоть, сам живой остался. Но это, как говорится, совсем другая страница из старого блокнота — да какая там страница, тоже целая книга; удастся ли ее написать? А вот рисунков насекомых — жаль. Особенно тех, детских: ведь первое, что я изобразил карандашами, тушью, красками — насекомые, и было в этих рисунках что-то такое, что мне уже не повторить, не сделать…
На чем, однако, я остановился? А, на бабочках-бражниках… Среди этого интересного семейства есть не только любители ночных полетов. Небольшие серенькие бражнички с ярко-оранжевыми задними крылышками и черно-белым пестрым «хвостиком» из длинных волосков на конце брюшка, под названием языканы (по научному, Макроглбссум), целыми днями вились у стен, ограждавших Двор, тщательно их обследуя в нескончаемом полете и очень редко присаживаясь. Я заметил: стена эта обязательно должна быть ярко освещена солнцем и очень нагрета; такими были две стены Двора (поглядите опять на план) — Южная и Большая Западная. Неподвижно зависая в воздухе вблизи каждого шва между камнями бутовок кладки, вблизи каждой щели, неутомимые и странные летуны что-то то ли высматривали, то ли вынюхивали. Здесь же вились разнообразные дикие пчелы — «на весу» проверяя швы и щели, — иные — принося желтую цветочную пыльцу на ногах или брюшке в уже обжитую дырочку. Это были кругленькие мохнатые антофоры и черно-желтые в полоску антидии, и пчелы-кукушки мелекты; кукушками кой-каких пчел называют потому, что они подсовывают яйца в чужие пчелиные гнезда; так, впрочем, поступали и осы-блестянки — красивейшие насекомые всех цветов радуги (куда там до них златкам и бронзовкам!), вившиеся тут же, у «пчелиного стенограда».
