Мой маленький Советский Союз - [11]

– Будьте счастливы, дети! – Обвела нас всех грустным, нежным взглядом и торопливо вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Так в автобусе щелкают двери, когда из салона навсегда выходит одинокий пассажир.

А мы, прижатые к своим местам внезапно навалившейся всей тяжестью Земли, поехали дальше.

4

Наверное, все уже поняли, что, невзирая на разные неурядицы, случавшиеся со мной и сказывающиеся на отношениях с соседями, дом, в котором я жила, был для меня больше, чем дом. Это был самый лучший в мире дом. И город мой был больше, чем город. И страна… Правда, школа была как школа. Но со школами так бывает часто, и это в данном случае было не слишком важно.

Наш дом был ведомственный – построен для сотрудников грузинского отделения Главного управления геодезии и картографии, сокращенно ГУГК. Случилось это на пятом году моей жизни, после чего мы с матерью, как и семьи других геодезистов-полевиков, перестали мотаться по съемным квартирам и по экспедициям, в которых работал мой отец, и, что называется, перешли к оседлости. Отец же продолжал колесить по всему Советскому Союзу вместе со своей геодезической партией, которой бессменно руководил с каких-то неведомых мне времен, и наведывался домой только изредка.

Итак, почти весь наш дом, за редкими исключениями, был заселен семьями геодезистов. Кто-то из них имел постоянную работу в Тбилиси, а кто-то, как отец, разъезжал по всей стране.

Все они подчинялись непосредственно Москве – там располагалось их министерство и туда же отправлялись потом учиться в Институт геодезии и картографии отпрыски геодезистов – те из них, кому не опротивела за годы экспедиционных будней отцов и матерей эта отнюдь не романтичная работа.

Поэтому дух в нашем доме был, как сказали бы сегодня, корпоративный.

То есть жили относительно дружно, без серьезных эксцессов, и все про всех знали. Старались не ударить в грязь лицом, ни в чем от других не отставать… Словом, старались!

Разбор полетов такого рода, какой был устроен по поводу Аппатимы, был нетипичен. Поэтому, после того как моя мать и тетя Тамара отнесли заявление в милицию, отец Аппатимы, также сотрудник геодезического отделения, потребовал у себя на работе созвать товарищеский суд, надеясь выяснить, зачем это его товарищам понадобилось, ничего не сказав родителям ребенка, сразу тащить девочку в милицию. Неужели нельзя было для начала обратиться к нему?…

И такой суд состоялся. Моему отцу, только вернувшемуся из экспедиции, пришлось выслушать в свой адрес не одно критическое выступление. Про милиции он ничего не знал. Придя домой, он обозвал мать дурой и на следующее утро уехал.

Тетя Тамара уже через неделю после суда как ни в чем не бывало щебетала о своем о женском с матерью Аппатимы, а муж тети Тамары, встречаясь на улице с отцом… моей подруги, по-прежнему приветливо здоровался с ним, как и со всеми, за руку, хотя и был весьма важной птицей – начальником отдела, а отец Аппатимы был птицей рядовой – обычным сотрудником.

И только моя мама по прямолинейности своей натуры вычеркнула из своей жизни до скончания веков их всех. Пожалуй, только она не вписывалась в сложный, управляемый скрытыми подводными течениями корпоративный дух.

Поскольку организация черпала свои главные кадры в Москве – тбилисский топографический техникум, который окончил мой отец, давал только среднее специальное образование, – то дух этот был еще и русский. То есть по тем временам – интернациональный. Помимо грузин, в нашем доме жили русские, украинцы, армяне, азербайджанцы, осетины, курды, греки… И все общались меж собой на грузинском или на русском. Русская речь была преобладающей, тем более что в доме было много смешанных семей: русские жены составляли большинство.

Широка страна моя родная!.. То, что мой адрес не дом и не улица, а Советский Союз, я впитала буквально с пеленок, и отнюдь не из песен. Отец-грузин познакомился с моей мамой, наполовину казачкой, чьи предки жили в Запорожской Сечи, в Ашхабаде, где на тот момент стояла его экспедиция и где моя мать, бросив медучилище в Запорожье, временно проживала у сестры, которую распределили после педвуза в Туркмению. А я родилась в соседнем Узбекистане, в маленьком, приграничном с Туркменией городке Тахиаташ Каракалпакской автономной области, близ мест, которые Андрей Платонов изобразил в повести «Джан» как символический Ад в глубине пустыни, из которого Назару Чагатаеву, герою произведения, надлежало вывести мифический народ. «Джан», кстати, переводится на русский язык как «душа». А в Тахиаташ перевели воинскую часть, где служил офицером муж моей тети.

Но вернемся в Тбилиси. Русская речь притягивала в наш двор все русскоязычное население района, от мала до велика. Он был маленькой Меккой, своего рода Византией. Иногда грузины даже называли его со снисходительной иронией Москвой. Тем более что обустроен наш двор силами жильцов был на славу. Футбольно-баскетбольное поле, песочница, столы с лавочками, многочисленные скамейки… И все это – среди высоких тенистых кленов, тополей, ив и акаций.

Район примыкал к водохранилищу на северо-востоке и назывался – по названию водохранилища – районом Тбилисского моря. К нему ходили особенные – голубые – трамваи. Он был частью административного образования с названием «Поселок ТЭВЗа». Загадочная для непосвященных аббревиатура, напрягавшая работников почты в других республиках, расшифровывалась просто: Тбилисский электровозостроительный завод. На этом заводе, расположенном в пятнадцати минутах езды от Тбилисского моря, выпускали известные на весь Союз электровозы.