Мой маленький Советский Союз - [12]

В самом начале, когда мы вселились в дом, он стоял в чистом поле, рядом, правда, была гора с искусственно высаженным сосновым лесом, которая возвышалась над Тбилисским морем. Чуть дальше была котловина, где строители возводили новый микрорайон. Когда я пошла в школу, вокруг уже был тот самый город-сад, про который писал Маяковский: «Я знаю – город будет, я знаю – саду цвесть, когда такие люди в стране Советской есть!» Раскинулись парки и сады, зазеленели деревья, там и сям буйно разрослись огороды. И жизнь стала под стать ландшафту – светлой и по-своему удивительной.

К примеру, площадка перед нашим домом, которую почему-то называли детской, хотя она предназначалась для всех, возникла, можно сказать, в одночасье, в день субботника, и строили ее не только взрослые, но и дети. Мы тоже носили песок и щебень, помогая своим тридцатилетним родителям, – таков был средний возраст жителей.

Но была рядом с нашим домом, на углу, и другая стройка. Ее называли в народе «стройкой коммунизма». Вроде как тоже детская – строили бассейн-лягушатник, но никак не могли построить. Территорию обнесли бетонной стеной, похожей на крепостную, и здесь благополучно могла бы разместиться автостоянка. Втихаря она тут и размещалась – по вечерам в ворота, охраняемые сторожем, въезжали какие-то частные автомобили.

«Стройка коммунизма» началась в год, когда я пошла в нулевой класс, но так и осталась памятником эпохи: благополучно встретила третье тысячелетие и, вероятно, встретит четвертое.

Эти два рукотворных объекта – наша чудесная площадка, готовая раскрыть объятия для всего мира, плод радостного коллективного труда, и обнесенный высокой бетонной стеной лягушатник, продукт бюрократического очковтирательства и казнокрадства, охраняемый лопающимися от важности пенсионерами, – были своего рода символами двух противоположных, разнонаправленных течений, которые олицетворяли, то приподнимая на гребне времени, то опуская на самое дно, нашу девочку-страну.

Думаю, отнюдь не случайно стояли они друг против друга.

И меж ними проходила дорога от дома до школы – моя первая в жизни дорога.

5

В третьем классе я съехала на тройки и сидела на последней парте уже одна – Деточкин куда-то пересел, а других мой суровый, неприступный вид отпугивал.

Границы моего личного пространства обычно нарушала только Лали Киасашвили, добродушная полноватая девочка с рассеянно-мечтательной улыбкой, выглядевшая порой как сомнамбула. Она была неглупа, значилась в хорошистах – или, как тогда говорили, ударницах – и была к тому же проницательна и любопытна.

Когда она подсаживалась ко мне на переменке или подходила в коридоре, где я стояла у окна или слонялась туда-сюда без всякой цели, то сразу, с места в карь ер, принималась рассказывать очередную историю из жизни своего семейства, которое очень любила. Все эти рассказы про отношения ее бабушки, матери, отца и младшей сестры, церемонные и полные скрытой теплоты, не сказать чтобы трогали меня, но все же несколько скрашивал мое одиночество.

Поговорив о своем, Лали, прищурив близорукие, вечно смеющиеся глаза, принималась сначала издали, а потом все настойчивей тормошить меня расспросами уже про мою семью. А что я могла ей рассказать про свою семью? Это был больной пункт, и я, уклоняясь так и этак, в конце концов замыкалась.

К счастью, перемены были короткими, и пытка вопросами длилась недолго.

Моя жизнь вне школы по-прежнему раздваивалась.

На парте под учебником у меня лежал журнал «Юный натуралист», который я украдкой читала на уроках, вместо того чтобы слушать учительницу. Марина Арутюновна, невысокая худощавая женщина в очках с толстыми круглыми стеклами, уже немолодая и вспыльчивая, заменившая Зою Михайловну, особо не следила за тем, кто с кем сидит, да и вообще на многое смотрела сквозь пальцы. Психологический климат в классе ее не интересовал, внимание ее целиком было сосредоточено на предметах и формальной дисциплине; и тому и другому она придавала большое значение.

Я к тому времени состояла в заочном «Клубе почемучек» при «Юном натуралисте» – была в журнале такая рубрика-викторина для младших школьников, участникам которой высылался за правильный ответ на три не особо сложных вопроса членский билет. Про этот билет моя мать с гордостью рассказала той же Лали Киасашвили, случайно встретив нас идущими вместе из школы; еще она добавила, что я обращаюсь с природой без всяких сантиментов. Может быть…

По-прежнему, чем дальше я отходила от своей парты в классе, тем быстрее слетала с меня скованность. А когда за поворотом скрывалось словно одетое в милицейскую форму здание школы, мне становилось совсем хорошо. Я на ходу сбрасывала с себя налет цивилизованности, как надоевшее школьное платье; внутри меня словно солнце поднималось, растапливая скопившийся за школьный день лед. Бросив в прихожей портфель с членским билетом «Юного натуралиста», я уносилась, наскоро перекусив, в лес, в овраг или на огороды. Ловила там бабочек, не заботясь о том, что с ними будет дальше, по-моему, даже не сознавая, что это живые существа, – мне просто нравилось разглядывать узоры на крыльях. В птиц я стреляла из рогатки, правда, к моей досаде, никогда не попадала. А ящерицам теперь не просто отрывала хвосты, а вспарывала лезвием брюхо, чтобы посмотреть, как они устроены. Еще я разводила дома в банке гусениц, безуспешно пытаясь подсмотреть момент превращения в бабочек-капустниц. Из того же любопытства я раскалывала яйца голубей… И это еще не все. Но чтобы окончательно не шокировать читателя, лучше благоразумно сократить список, пополнение которого подстегивалось все более усложняющимся интересом к различным формами жизни.