Мой мальчик, это я… - [23]

Александр Федорович Петров, как только демобилизовался из армии, отправился на розыски Полины в Ленинград, где, он знал, жили ее родственники. Полина, по счастью, вернулась к жизни, нашлась. Саша, изрядно ею позабытый — за всю-то войну — явился все тот же, совершенно готовый под венец, не усомнившийся в выборе, нетерпеливый, а главное, рвущийся к началу сева к земле агроном — сеятель.

Поженились, Агроном Петров получил назначение в Гостилицы на ораниенбаумской дороге, в совхоз «Красная Балтика». Приехали: домов в Гостилицах не было, несколько крестьянских семей ютились в землянках. Поля засеяны минами, человеческими косточками, валунами. В елизаветинском парке с калеками-деревами: липами, кленами, дубами, ясенями, лиственницами — зиял брешами дворец графа Разумовского.

Когда я познакомился с Александром Федоровичем Петровым, главным агрономом «Красной Балтики», совхоз гремел на всю страну как образцовое хозяйство по выращиванию семян многолетних трав. Бывало, выхаживал за неугомонным агрономом, как грач за трактором, от зари до зари. По вечерам в агрономском доме под липами Полина Ивановна потчевала нас пирогами с капустой, морковью. Мы с Александром Федоровичем беседовали, агроном посвящал меня в свои взгляды на сельское хозяйство как главное дело человека на земле, он полагал, что «сельским хозяйством надо заниматься с упоением».

Из этих бесед — они продолжаются уже седьмой год — произошла моя небольшая книжка «Вид с горы». В нее вошли письма Саши с Волги на фронт Полине — история одной на всю жизнь верной любви. Гора Колокольня господствует над Гостилицами и всей местностью до взморья. Когда матушка императрица Елизавета ехала на полюбовное свидание к своему избраннику графу Разумовскому, в прошлом певчему, на горе ее встречали колокольным звоном; в селе вблизи дворца не звонили ни-ни, дабы не нарушить сладость упокоения.

И так мне повадно читать мемуары Екатерины Второй, про то, как езживали по ораниенбаумской дороге в Гостилицы, что и как приключилось. Однажды вышла оказия: Екатерина с великим князем, будущим царем Петром Третьим заночевали в специально выстроенном для них доме, со всей свитой и челядью. Ночью дом рухнул: его строили поздно осенью, фундамент поставили на замерзшую землю на склоне возвышенности; весной растаяло, фундамент поплыл. Шестнадцать человек погибло под рухнувшими стенами, потолками, печами, сколько-то работников-крестьян завалило в подвале. Княжне Гагариной рассекло нос, проломило череп; послали за священником, тут же на лугу ее исповедовали...

Вот какие страсти разыгрывались на гостилицких буграх, за два с половиной века до нас. В войну на Колокольне держала передний край обороны Ораниенбаумского пятачка 50-я отдельная бригада морской пехоты; отсюда пошли на прорыв в 44-м году. На 9 мая на Колокольне собираются уцелевшие морские пехотинцы; из соседней воинской части приезжают походные кухни, ветеранов кормят кулешом, наливают «наркомовские сто граммов». Ветеранские речи тоже вошли в мой «Вид с горы».

Однако почитаем Екатерину Вторую, право, жаль обронить, так чудно написано: «Хозяин дома граф Разумовский был в отчаянии; в первые минуты он схватился за пистолет и хотел застрелиться; в течение дня он несколько раз принимался плакать; за обедом, при громе пушек, он, рыдая, поднял большой бокал за погибель хозяина и за благоденствие императорской фамилии. Императрица расплакалась и все присутствующие были тронуты: он осушил бокал и все выскочили из-за стола: невозможно было ни уговорить его, ни осушить бокалов... Императрица не могла скрыть своего огорчения по поводу состояния своего фаворита. Она приказала присматривать за ним; в особенности опасалась она, что он напьется, к этому он имел естественную склонность, и вино действовало на него плохо, он становился неукротимым и даже бешеным. Этот человек, обыкновенно такой кроткий, в нетрезвом состоянии проявлял самый буйный характер. Опасались, чтобы он не покусился на свою жизнь; днем ему пустили кровь и он стал спокойнее».

Видел во сне Шукшина. Вначале он явился мне сидящим не то на пеньке, не то на табурете, или на некоей покати, склоне. Надо было идти к нему, одолевая угол падения. Идти было вязко, ноги проваливались, будто по незастывшему вару черного цвета. Я подошел к Василию, нужно было его обнять, но не совпадали наши уровни, позиции; какая-то несовместимость существовала между нами.

Сон был длинный; Вася Шукшин превратился в мальчика с голыми ногами. Его глаза сделались круглыми, желтыми. Он от меня убегал, я его догонял. Догоняя, упал, успел схватить за голую ногу. Говорят, покойников видят во сне — к морозу.

Полдень. Весна. Чувство победы: № 1, 2, две книжки журнала, останутся, не пропадут. У меня есть журнал, я приложил к нему руку, я его люблю, не хочу с ним расставаться. Меня обвиняют то в одном, то в другом, противоположном. Меня предают сотрудники и друзья — все это было уже, не ново, не интересно. ЦК ВЛКСМ хотел бы снять меня с поста, за Евтушенку. Евтушенко дал стихи, ясно было и ежу, что они не понравятся комсомолу. Надо было выбирать между Евтушенкой и комсомолом; я выбрал Евтушенку, полагая, что так-то лучше для журнала, для тиража.