Мой любимый крестоносец. Дочь короля - [24]

Таким я его и помнил. Вечно чем-то недовольным, угрюмым и пользующимся любым способом, чтобы начать сеять смуту и побуждать саксов к мятежу. И ему это дорого обошлось. После последней вспышки бунта, уже при Генрихе Боклерке, он лишился многих своих владений, отобранных в пользу короны, а к тому же был казнён его старший сын и соратник Канут. Отца же пощадили, но заставили присутствовать при казни сына. Более того, чтобы тан из Незерби успокоился, король забрал ко двору заложниками двоих других его сыновей. Тогда отец замкнулся в себе, в своей злобе и ненависти.

Обо всех этих событиях я знал лишь по рассказам, так как был ещё слишком мал и даже лиц старших братьев не помнил. Мы с моим младшим братом Этельстаном были поздними детьми, свидетельством если не страстной привязанности Свейна к супруге, то его нескончаемой мужской силы. Милдрэд, дочь Гарольда, родила ему одиннадцать детей, из которых семеро сыновей выжили. К тому же говорили, что отец обрюхатил немало крестьянок в окрестностях и даже имел связи с жёнами йоменов[13], совращал их дочерей. Так что в округе нередко встречались дети, похожие на тана из рода, носящего прозвище Армстронгов[14].

Мать безропотно сносила все. Все свои силы и нежность она отдала этому смутьяну, что как вихрь ворвался в её жизнь и увёз из каменной башни её родни на Севере, где она тихо жила со своей матерью, возлюбленной Гарольда, Эдит Лебединой Шеей. Она тосковала о прежней жизни, но никогда не жаловалась. Зато мы с Этельстаном с младенчества наслушались рассказов об огромной каменной башне её родни, поэтому не удивительно, что оба мечтали построить для матери такую же. Но теперь я знал, что в моё отсутствие брат сделал всё, чтобы воплотить в жизнь её старую мечту.

С отцом у меня всегда были сложные отношения. Младшие — я и Этельстан — были любимцами матери, но отец проводил всё время со старшими. Двое братьев, что остались при нём, выросли такими же, как и отец, дебоширами и смутьянами, но всё одно он их любил, а нас, малышей, не замечал. Когда я подрос, я словно взбунтовался против его пренебрежения к себе, был с отцом груб, дерзок, неуживчив. Может, так я просто хотел привлечь его внимание, а может, не мог простить его пренебрежения к матери, его измен ей. Так или иначе, но Свейн решил, что я паршивая овца в стаде, и меня изъяли из семьи, отправив в монастырь Святого Эдмунда в Бери-Сент.

В обители же я, сакс по рождению, научился бегло говорить по-нормандски, научился письму, арифметике, латыни и истории. Я стал одним из лучших учеников и мог бы возвыситься, если бы наставником послушников не оказался столь непримиримый противник саксов, как брат Ансельм. Мои успехи его просто бесили, словно саксу непозволительно хоть в чём-то превосходить норманнов. Да и послушником я был не из примерных, что и говорить. Отлынивал от работы, если она не была связана с книгами, дерзил. Меня томила рутина монастырских будней, мне словно не хватало воздуха за стенами монастыря. Нет, Господь не создал меня для духовной стези. Я мечтал о других странах, о путешествиях. И вот однажды, не вынеся очередного издевательства брата Ансельма, я решил наказать его. Уже рассказывал как. И сами поймите, что после подобного я не мог оставаться в Бери-Сент...

В Англии я стал беглецом. Однако мне вскорости повезло. Молодой граф Мортэнский нуждался в писце, я устроился к нему на службу, со временем стал его секретарём, а позднее — оруженосцем. Вместе со Стефаном я переехал в Нормандию, где мог чувствовать себя в полной безопасности, не опасаясь, что меня узнают и вернут в монастырь.

Уже в Нормандии я стал постигать все науки, полагающиеся юноше из хорошего рода: верховую езду, владение оружием, стрельбу из лука, плавание, даже сложение стихов и игру в шахматы. И ещё я учился манерам, нормандским куртуазным манерам, которые так презирались и высмеивались в доме моего отца, но которые я счёл вполне достойными подражания и отвечавшими высокому духу рыцарства. Рыцарем же я страстно хотел стать. А так как Стефан не спешил с моим посвящением, я решил, что пора оставить службу у него. К тому же меня манили странствия и необъятность мира.

Я уехал. Это случилось через год после того, как утонули на «Белом Корабле» мои братья-близнецы. Тогда же я в последний раз имел известия из дома. Узнал, что моего брата Этельвульфа, дебошира и любимца Свейна, посадили за скандалы в Нориджскую крепость, а отец со следующим из братьев, Аэллой, собирает едва ли не ополчение, дабы освободить Этельвульфа. Уже тогда я подумал, что добром это не кончится. Но так как я вряд ли смог бы чем-то им помочь, то просто надеялся, что дело само сойдёт на нет. Жаль только мать. И я отправил к ней известие с надёжным человеком, сообщив о себе и обещая, что буду посылать ей вести, как только получится.

Я сдержал слово. Я писал ей из Парижа, и Клермона, из Тулузы и Наварры, даже из Кастилии, где впервые скрестил меч с неверными и сама правительница Уррака[15]заявила, что я достоин носить цепь и шпоры рыцаря. Затем я отбыл в Святую землю, где встретился с великим магистром тамплиеров и надел белый плащ с крестом. В Иерусалиме я получил последнее письмо от брата Этельстана. Скорбное письмо, в котором он извещал меня о смерти матери, о том, что Этельвульф по-прежнему томится в Норидже, а Аэлла бесславно пал в какой-то потасовке. Отец же притих после навалившихся на него бедствий, словно потеряв силы в борьбе. А на Этельстане лежит теперь все хозяйство, но мой братишка справляется и даже надеется поднакопить денег и исполнить мечту нашей матери — построить каменный замок. Тогда сердце моё невольно затрепетало. Замок! Замок Армстронгов в Норфолкшире!