Мой любимый крестоносец. Дочь короля - [106]

Почему я не порвала с Хорсой изначально? Он не был мне мил, я даже побаивалась его. Но, положа руку на сердце, сознаюсь — мне было приятно его внимание, его упорное желание добиться меня. Это словно доказывало графу, что я не просто оставленная любовница, что и я нужна кому-то. Но как я могла давать Хорее надежду, когда моё тело всё больше выдавало моё бесчестье?

Конечно, для восьми месяцев у меня весьма маленький живот. Хотя заметила же ещё ранее моё положение Риган, замечали и другие. А вот Хорса не видел. Да и я всячески скрывала от него беременность, куталась в шали, плащи, таилась. Порой думала, что Хорса сам все понял, просто не говорит, и готов взять меня и такой. И всё же мне надо было откровенно объясниться с ним, а не посылать к опекуну. Как оказалось, для Хорсы это обернулось болью и несчастьем. В Гронвуде его избили, бросили в застенок, обвинив в нападении на графиню. Позже Хорсу освободил Эдгар, и тан явился ко мне сам не свой от гнева. Весь в синяках, одежда изодрана, а в глазах столько лютой ярости... Я испугалась, хотела укрыться от него, но он ворвался даже в этот покой, в гневе все крушил, пока, слава Богу, не подоспел Утрэд и не выставил его. Хорса уехал, проклиная и меня, и графа, и дитя... А я весь день простояла на коленях, моля защитить от его злых слов то, что жило во мне.

Горьким мыслям нет конца. А уже наступает утро. В отдалении прокричал петух, где-то блеяли овцы. Я поднялась и, стараясь не разбудить спавшую на лежанке Труду, начала разводить огонь, убирать постель. Но Труда всё же уловила движение, кряхтя, стала подниматься, откинула дверцу-люк, что вела на нижние этажи башни. Я спустилась, стала будить слуг, раздавать указания.

Осень — хлопотное время в хозяйстве. К повседневным делам добавляются ещё и заботы об урожае. Необходимо рассортировать и отложить про запас яблоки и груши; прочие фрукты и ягоды следовало засушить или наварить из них варенья, разлить по горшкам соки и настои. Надо также подготовиться к осеннему забою скота, заготовить рыбу — сушёную, солёную, маринованную; убрать на хранение яйца, позаботиться об овощах, запастись дровами, сложив их в штабеля таким образом, чтобы они оставались сухими и не обрушивались, когда поленья станут вытаскивать для топки.

Целые дни я проводила в беспрестанной беготне между Тауэр-Вейк и хозяйственными постройками на берегу. Моя беременность не причиняла мне неудобств, двигалась я легко. И когда вернулся с охоты Утрэд, привезя целую связку беличьих шкурок — мне так хотелось сшить к зиме беличий плащ с большим капюшоном! — мы с ним решили съездить взглянуть, как идут ремонтные работы на дамбах, защищающих дороги от паводков.

Утрэд помог мне сесть в лодку, отпихнул её от берега. Плоскодонка легко скользила по узким протокам среди островков. Утрэд направлял её шестом. Я заметила некую грусть в его взгляде.

— В чём дело, солдат?

— Ох, леди Гита, как вспомню, как точно так же я вёз вас некогда из монастыря. Порой я виню себя за то, что забрал вас тогда из обители, да ещё и направил к эрлу Эдгару... Как же вы теперь будете жить?

Я отворачивалась. Как бы я жила, если бы осталась в обители? Сейчас мне это казалось невероятным. Жизнь в миру была полна тревог и волнений, однако более интересна, чем монотонное существование в монастыре, где дни так схожи и их течение замедленно, как течение речушки, по которой мы плыли. Меня же словно подхватил какой-то бурный поток: мятеж, осада, сражения, моя страстная безудержная любовь к Эдгару, мой позор... И теперь дитя, что ношу в себе.

Я украдкой положила руку на живот. Ребёночек словно почувствовал, ответил мягким толчком. Говорят, что незаконнорождённые дети ещё в утробе чувствуют свою нежелательность. Но я желала этого ребёнка и буду так любить! Если у меня родится сын, я назову его Эдмундом, в честь святого короля Восточной Англии. А если родится дочь — то назову Отилией, в честь моей подруги по монастырю, или Аделиной, как звали маму. Но я никогда я не назову её Бэртрадой. И что за нелепый обычай — давать детям имена в честь правителей края? Я уже знала около полудюжины малюток, которым дали это имя. Вон и Эйвота, забеременевшая примерно в то же время, что и я, хочет так назвать свою дочь. Она по каким-то приметам определила, что дитя под её сердцем — девочка. Да и мне пророчит то же. Что ж, посмотрим.

— Миледи, мы почти прибыли, а наших людей не видно, — отвлёк меня от размышлений Утрэд. Он оглядывался по сторонам. — Ничего не пойму. Вон земля для насыпи, вон инструменты, но где же работники? Э-ге-гей! — громко позвал он.

Мы услышали ответный окрик. Потом затрещал тростник, и первой на насыпь выбралась Эйвота. Живот, не чета моему, так и выпирал под пелериной. Её золотистые волосы завитками выбивались во все стороны из-под шапочки. Она поспешила к лодке, вся в земле, но возбуждённая, хорошенькая неимоверно.

— Миледи, пойдёмте скорее. Там такое... Наши люди нашли бесчувственного человека в тростниках.

На насыпи появился Цедрик, ещё несколько крестьян. Они тоже говорили, что обнаружили мужчину в зарослях у обочины. Я велела проводить меня к нему.