Мой лучший друг - [32]

Когда я утром вновь заступил на вахту, лед стал слабее, и «Чукотка» набрала ход. Опять робко появился Серафим и сказал, что по закону не отвечать вызывающим он не имеет права. Синельников чертыхнулся, включил радиотелефон и стал извиняться, что не слышал вызова.

— Радисты намудрили… — басил он. — Мы двинулись навстречу вам и, наверное, разошлись. Как-то неладно получилось…

В эфире многозначительно протянули.

— Ну и дела… Дайте-ка пеленжок. И как мы раньше не догадались…

Синельников попался бы, попроси «Кунжик» пеленг сразу. Но в таких случаях, наверное, чем бесшабашней действуют, тем лучше сходит.

В синем рассвете плавбаза вышла на огни траулера, остановилась. «Кунжик» двинулся на швартовку.

— Ну вот. Ни у кого ни шиша, а мы с окуньком! — Синельников удовлетворенно потирал руки. За ночь лицо его осунулось. Глаза блестели.

— Кто смел, тот два съел, — он поглядел на меня. — Не так, скажешь?

— Боюсь, нам туго придется.

— Ничего, — Синельников усмехнулся. — Победителя не судят…

На баке крутился Палагин с двумя матросами. Он кричал на них и резко взмахивал руками. Боцман был явно не в духе.

— Шевелись! — бросил ему по спикеру Синельников. Палагин выпрямился и поглядел на окна рубки так, что мне стало не по себе.

Подлецы мы все-таки. Ну, конечно, за все отвечает капитан. И слово его на корабле — закон. Однако и мы все не пешки. Неужели нельзя поставить его на место?

На утреннем капитанском часе начальник экспедиции потребовал у Синельникова объяснений. Тот замялся, пробормотал что-то насчет радиста.

— Передайте радиограммой, — сказал начальник экспедиции.

Синельников тут же, на штурманском столике, настрочил текст и отнес в радиорубку. Но через несколько минут оттуда вылетел Серафим.

— Вы не валите, что я связаться не мог, — проговорил он, протягивая Синельникову листок. — Я такую туфту передавать не стану.

Синельников изумился: безответный Серафим восстал!

— Ты вот что, — стараясь придать голосу властность, сказал Синельников. — Выполняй, а рассуждать будешь после вахты.

И, видя, что Серафим не уходит, прикрикнул:

— Одна нога здесь, другая там, ну!

Серафим отступил к двери радиорубки, но не уходил. Тогда Синельников деланно вздохнул и сказал миролюбиво:

— Сам не можешь, пусть второй радист передаст. — И сунул Серафиму телеграмму.

В это время в рубку вошел боцман. Как всегда, прислонился к косяку, размял сизыми пальцами папиросу, закурил.

— А я заявляю протест, — Серафим растерянно вертел листок. От волнения у него дрожали руки. — Каким бы я завалящим ни был, а дело знаю. И поклеп на себя возводить не позволю!

Сказал и громко захлопнул за собой дверь. Листок радиограммы порхнул по рубке и лег к ногам Синельникова. Он поднял радиограмму и тут заметил боцмана, который нарочно не глядел в его сторону.

— А тебя кто звал?

Палагин, не взглянув на Синельникова, сказал:

— Отдохнуть пришел. А то рыба так и прет.

— И ты туда же! — Синельников скривился. — Но не радуйтесь. Никто не докажет…

— А вахтенный журнал на что? — спросил боцман.

Синельников подступил к нему.

— Ишь, грамотеи пошли какие… Если через два часа не закончишь погрузку, спишу с корабля.

Боцман лениво переступил с ноги на ногу и искоса взглядом смерил Синельникова.

— Ну, это мы еще увидим. А в порт мне теперь самый резон идти, отдохну, пока вы тут мутную водичку цедите, — он вмял окурок в железный карман на переборке. — Заявление принесу нынче же…

— Ну, давай, давай, вот он, карандаш, наготове… — Синельников выхватил из кармана толстый красный карандаш. — Сделай милость, освободи от своего присутствия…

Неприятно было глядеть на эту сцену. Я вышел на крыло мостика. Под бортом, внизу, возле открытого трюма, на палубе траулера мельтешили парни. Из рубки выглянул бородач в фуражке с «крабом». Наверное, капитан. Он, конечно, все понял и потому не поднялся на плавбазу, хотя обычно капитаны, пришвартовавшись, первым делом лезли на борт «Чукотки», чтоб несколько часов отдохнуть от тесных кают, от качки и примелькавшихся лиц.

«Кунжик» выгрузился и отошел, а у нас из-за этого окуня поднялись споры. Многие не видели ничего особенного в том, что произошло. Они Синельникова не винили. Для всех, дескать, старался. Ну и, подумаешь, немного словчил. Стоит ли из-за одного суточного улова траулера, из-за каких-то тридцати тонн бучу поднимать. Даже Генка держал сторону Синельникова. Я втолковывал Мотылю, что это подлость, что это похоже на кражу, и если оставить дело без последствий, не только Синельников, но и многие другие будут считать, что ничего не произошло и все способы хороши, лишь бы выполнить план и получить за него сполна.

— Брось ты раздувать из мухи слона, — отмахнулся Генка. — Подумаешь, идейный нашелся.

Он так ничего и не понял.

На ужине, когда весь командный состав собрался в кают-компании, стармех напрямик спросил электромеханика:

— Уважаемый Николай Михайлович! Как ты оцениваешь происходящее? Это раз, — стармех говорил, уставясь в стол, а Синельников в упор глядел на него. — И второе: что думает предпринять партбюро?

Электромеханик нервно потер лоб.

— Понимаете… Мы с Павлом Петровичем уже обсуждали этот вопрос. Ну и… — Он замялся, поглядел на Синельникова, ища поддержки.