Мой класс - [41]

— А если мне всё понравилось? — резонно возразил Саша.

— Так ты, может, и «Детей капитана Гранта» целиком перепишешь? — сказал Горюнов.

— Надо посидеть, сообразить и выбрать, — поддержала я Толю, а про себя подумала, что и впрямь трудно выбрать из этой сказки какое-то одно место — такая она тонкая, хрупкая и вместе с тем цельная, словно изумительная работа северных художников — резчиков по кости.

Понемногу ребята научились выбирать из прочитанной книги по небольшому выразительному отрывку, и я всегда с острым интересом читала эти выписки.

Горюнов выписал из «Голубой чашки» Гайдара такое место:

«— Ну что?! — забирая с собой сонного котёнка, спросила меня хитрая Светланка. — А разве теперь у нас жизнь плохая?

Поднялись и мы.

Золотая луна сияла над нашим садом.

Прогремел на север далёкий поезд.

Прогудел и скрылся в тучах полуночный лётчик.

А жизнь, товарищи… была совсем хорошая!»

А Гай из «Тимура и его команды» выписал вот что:

«— Будь спокоен! — отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга. — Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же.

Тимур поднял голову.

Ах, и тут, и тут не мог он ответить иначе, этот простой и милый мальчишка!

Он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал:

— Я стою… я смотрю. Всем хорошо! Все спокойны. Значит, и я спокоен тоже».

Сквозь эти строки и слова я вдруг начинала видеть что-то внутреннее, сокровенное и в самих ребятах. По тому, что они выбирали в книге, нередко можно было судить об их мыслях, о том, что же их занимает. К тому же бесстрастная форма выписок и цитат постепенно перестала удовлетворять мальчиков. Как-то сам собой в записях появился ещё один, четвёртый пункт, который можно было бы, пожалуй, назвать: «Как я отношусь к этой книге».

Сначала писали лаконично: «Очень хорошая книга. Читал бы и перечитывал без конца». Или, «Книга замечательная! Читал её пять раз!»

Понемногу эти отзывы становились более подробными и обоснованными.

«Мне очень жалко, — писал Горюнов о повести «Девочка ищет отца», — что все мучения Коли и Лены оказались напрасными. По-моему, писатель неправильно заставил их зря мучиться».

И я подумала, что замечание Толи очень верно: книга оставляет именно такое чувство горестного недоумения. Оказывается, Лена и Коля, сами того не зная, бежали от друга, и все усилия Коли спасти девочку, оберечь её от опасности были просто-напросто не нужны. Зачем же это? Можно принять и оправдать любое страдание, любую жертву, если они необходимы и осмысленны, если они во имя большой и справедливой цели. Но если препятствия выдуманы и преодоление их неистинно, если события в книге нанизываются одно на другое просто ради занимательности, это очень плохо и ничему хорошему не может научить.

Одни читали больше и записывали чаще, другие — реже, но никто не остался в стороне от синей тетрадки.

Можно ли было, к примеру, не прочитать книжку, увидев, что написал о ней Боря Левин! Он обычно выражался коротко и крайне энергично: «Прочитал «Четвёртую высоту». Мне очень понравилось, какая мужественная и бесстрашная была Гуля Королёва. Она ничего не боялась!» Или: «Прочитал про жизнь и приключения Амундсена. Начал по утрам обливаться холодной водой».

Этот мальчуган всё стремился сейчас же претворить в жизнь. Каждое слово из книги принимал как руководство к действию. Да и не он один. Когда Горюнов после продолжительной болезни пришёл в класс, стало ясно, что он сильно отстал по английскому.

— Хочешь, я поговорю с кем-нибудь из старшеклассников, чтобы тебе помогли догнать? — спросила я.

— Нет, спасибо, — ответил Толя. — Я сам.

— Но тебе будет трудно, класс уже далеко ушёл… Мы попросим Лёву, и он…

— Нет, не надо. Я сам, — вежливо, но твёрдо повторил Толя и, заметив, что я удивилась, объяснил: — Когда Гуля Королёва отстала по географии, она же сама догоняла и отказалась от помощи, помните?

Экзамены

Ещё в январе поселилось в нашем классе новое слово: экзамены. Шутка сказать — первые экзамены! С представителями из отдела народного образования! С ассистентами! Кажется, я волновалась гораздо больше, чем ребята. Иногда мне снилось: Анатолий Дмитриевич распечатывает конверт, вынимает текст диктанта или изложения, я прочитываю его — и вижу, что моим ребятам ни за что, ни за какие блага мира с этой работой не справиться: правила, которым я их не учила, слова, которые и мне-то самой незнакомы… Это было очень неприятное ощущение, и я начала побаиваться, как бы не пришлось испытать его наяву.

Ближе к весне пришли в школу тексты экзаменационных билетов. Мы накинулись на них с жадностью, читали, перечитывали, прикидывали на все лады. По силам ли это ребятам? Справятся ли они?

Понемногу успокоились. Мать Киры отпечатала тексты билетов по арифметике и по русскому языку на машинке, так что каждый получил по экземпляру.

Многие занимались вместе. Я знала, что Горюнов, Гай и Левин собираются дома у Саши и повторяют билет за билетом, а иногда Горюнов вместе с Сашей Воробейко приходит заниматься к Румянцеву. Ильинский занимался с Селивановым, Выручка — с Глазковым.

Всё-таки я по-настоящему волновалась. А они, по-моему, волновались больше для порядка: так уж полагается, так принято — бояться экзаменов; они слышали об этом уже четыре года подряд и даже раньше от старших. «Что вы там понимаете! — пренебрежительно говорила Боре Левину его сестра, курносая и голубоглазая пятиклассница из соседней женской школы. И заканчивала многозначительно: — Вот погоди, будут у тебя экзамены, тогда узнаешь…»