Мой инсульт был мне наукой - [22]

Я не слышала ничего, кроме стука собственного сердца, которое колотилось так громко, что мои кости вибрировали от боли, а мышцы мучительно подергивались. Мой пытливый разум ученого утратил способность запоминать, анализировать, разбирать и классифицировать информацию об окружающем трехмерном пространстве. Мне хотелось реветь, как болезненному новорожденному, внезапно погрузившемуся в мир беспорядочных раздражителей. Я больше не могла вызвать в памяти никаких воспоминаний и подробностей своей прошлой жизни, и было ясно, что я превратилась в подобие младенца, родившегося в теле взрослой женщины. У которой, кроме всего прочего, отказал мозг!

Я лежала в одноместной палате отделения скорой помощи и ощущала за левым плечом присутствие двух знакомых сотрудников, которые рассматривали компьютерную томограмму, закрепленную на негатоскопе. На этой томограмме были представлены серийные срезы моего мозга, и, хотя я и не могла понять, о чем вполголоса разговаривали врачи, по их жестам я поняла серьезность своего положения. Тут не требовалось докторской степени по нейроанатомии, чтобы догадаться, что огромной белой дыры в середине среза моего мозга вообще-то быть не должно! Мое левое полушарие плавало в луже крови, и от полученной травмы распух весь мозг.

Я беззвучно молилась и думала про себя: "Меня здесь больше быть не должно! Я отпускаю себя! Силы покинули меня, моя сущность вырвалась на свободу. Это неправильно. Мне здесь больше не место! Великий Дух, я слилась воедино с вселенной. Я смешалась с вечным потоком и больше не вернусь на уровень этой жизни, и все же я по-прежнему к нему привязана. Хрупкий разум этого телесного вместилища выключился, и оно больше не годится служить пристанищем мыслящего существа. Мне здесь уже не место!" Не обремененный никакими эмоциональными связями с кем-либо или чем-либо вне меня, мой дух был свободен и мог поймать волну в нескончаемом потоке блаженства. "Выпустите меня! ― кричала я про себя. ― Я отпускаю себя! Отпускаю!" Я хотела вырваться из сосуда своей телесной формы, источавшего смятение и боль. В такие краткие мгновения сознание того, что я по-прежнему жива, вызывало у меня безумное отчаяние.

Я чувствовала во всем теле холод, тяжесть и мучительную боль. Сигнал, которым мой мозг обменивался с телом, был так сильно нарушен, что я не осознавала телесной формы. Мне казалось, что я ― какое-то электрическое существо, сгусток энергии, тлеющей вокруг телесного куска материи. Я превратилась в груду мусора, в отходы, но по-прежнему оставалась в сознании. Однако это сознание отличалось от того, которое я знала раньше, потому что левое полушарие моего мозга было набито деталями, позволявшими осмыслять окружающий мир. Детали были упорядочены и запечатлены в нейронных сетях моего мозга. Теперь же, лишившись этих сетей, я чувствовала себя безжизненной и неуклюжей. Мое сознание переменилось. Я оставалась все там же, и это по-прежнему была я, но во мне больше не было того богатства эмоциональных и когнитивных связей, которые я знала в прошлой жизни. Так действительно ли это по-прежнему была я? Как я могла оставаться доктором Джилл Болти Тейлор, если я больше не разделяла с ней ее опыта, мыслей и эмоциональных привязанностей?

Я вспоминаю тот первый день после инсульта со смешанным чувством сладости и горечи. Без нормальной работы ассоциативной зоны ориентации левого полушария восприятие собственных физических границ больше не ограничивалось той областью, где кожа контактирует с воздухом. Я чувствовала себя джинном, выпущенным из бутылки. Казалось, энергия моего духа плывет, как огромный кит, скользящий по морю безмолвной эйфории. Это отсутствие физических границ давало ощущение дивного блаженства, превосходящего изысканнейшие из наслаждений, которые мы можем испытывать как телесные существа. Мое сознание пребывало в этом потоке сладостной безмятежности, и мне было очевидно, что я уже никогда не смогу втиснуть громаду своего духа обратно в эту крошечную клеточную матрицу.

Блаженство, к которому я рвалась, было великолепной альтернативой тому пугающему чувству горечи и опустошения, которое я испытывала всякий раз, когда мне приходилось возвращаться к каким-либо формам взаимодействий с навязчивым окружающим миром. Я существовала в каком-то отдельном пространстве, от которого было очень далеко до моей нормальной способности обрабатывать информацию, и было ясно, что та "я", какой я стала, когда выросла, не пережила этой неврологической катастрофы. Я понимала, что доктор Джилл Болти Тейлор умерла в то утро, но кто же тогда остался? Или, быть может, учитывая, что разрушилось мое левое полушарие, теперь лучше будет сказать ― кто был правым?

Без речевого центра, который мог бы говорить мне: "Я доктор Джилл Болти Тейлор. Я нейроанатом. Я живу по такому-то адресу, а телефон у меня такой-то", я больше не чувствовала необходимости быть именно ей. Это было поистине странное изменение восприятия, но, лишившись ее эмоциональных микросхем, которые напоминали бы мне, что ей нравится, а что нет, а также лишившись и центра ее "я", который напоминал бы мне особенности ее критических суждений, я больше не думала как она. В практическом отношении, учитывая величину биологического ущерба, у меня не было никакой возможности снова стать ею! Для моей психики в ее новом состоянии доктор Джилл Болти Тейлор умерла в то утро и более не существовала. Теперь, когда мне перестала быть знакома ее жизнь ― ее отношения с людьми, ее успехи и ее ошибки, ― я больше не была связана с ее решениями и с теми ограничениями, которые она сама для себя определила.