Мой генерал Торрихос - [82]

Глава 15. Кладбище на бумаге

«Компаньеро» – это персона, с которой мы делим pan (хлеб – исп.). Слово «компаньеро» часто используют кубинцы. Никарагуанцы же говорят «компадре», «компа», «компита», называя так персону, с которой связано отцовство, персону, с которой делим ребёнка (padre по-испански – отец). Это уже больше, чем pan (хлеб) и, соответственно, «компаньеро».

Слово, которым я хотел бы пользоваться в отношении генерала Торрихоса, должно было бы означать, что мы «делили с ним умерших». Я не думаю, что существует это слово. И хорошо, что нет такого слова. И неважно, что его нет. Потому что человек, разделявший с другим смерти товарищей, не нуждается в каком-либо названии. Эти взаимные отношения молчаливы, они – во взглядах, в безмолвном согласии, в безусловности.

Мы посещали с ним часто одни и те же могилы. И не раз неожиданно встречались у одной или у другой из них и молча стояли вместе перед крестами над ними.

Нашим первым выдающимся погибшим героем был Эдуардо Контрерас, о котором я уже писал выше. Я не знаю, почему генерал так нежно любил его. То есть, конечно, знаю, потому что и я его любил. Но хочу сказать, что генерал питал к нему чувство, выраженное у него в гораздо большей степени и выросшее быстрее, чем у меня. Правда, я и встречался с ним редко.

Когда он сказал мне тогда на набережной Бальбоа: «Убили нашего друга», у него на его простом лице появилась гримаса, сдерживающая вот-вот приближающиеся и готовые разразиться рыдания, рыдания зверя и человека одновременно, случающиеся в ситуациях, о которых мне не хочется сейчас писать.

Одна из таких ситуаций была связана с гибелью Альенде. Через 3–4 дня после того, как это случилось, группа кинематографистов университета смонтировала фильм об этом, названный ими «Да здравствует Чили, сволочи!» И, как уже повелось, на премьеру пригласили генерала.

На показе фильма присутствовали прибывшие в тот день в Панаму на самолёте наших ВВС и спасённые через наше посольство в Сантъяго вице-ректор Университета Чили композитор Серхио Ортега и другие чилийцы.

Серхио Ортега – автор гимна Народного единства и песни «El pueblo unido jamas sera vencido» («Когда народ един, он непобедим». – пер.) – потом, после гибели генерала, напишет и песню, посвящённую ему.

Серхио Ортега

Не только он, но и Анибал Сампайо, Луис Мехия Годой, упоминая самых известных, включали имя генерала в свои стихи и песни, которые часто поют на сходках молодых революционеров, в лагерях беженцев, на фронтах партизанских войн и в тюрьмах. Анибал Сампайо говорил мне, что песню о генерале он сочинил в тюрьме.

Когда после показа фильма зажегся свет, генерал и сидевшие с ним в первом ряду зала чилийцы разом встали и направились, как будто заранее договорившись об этом, каждый в своём выбранном направлении. Каждый хотел побыть в одиночестве после фильма.

Все, кроме вице-ректора Университета Чили. Он сидел, закрыв лицо руками, склонив голову ближе к коленям. Трудновато было в этот момент сохранять революционный оптимизм.

Генерал Торрихос стоял, прислонившись к самой дальней от экрана колонне кинозала, и казалось, что иначе он может упасть. Я никогда не видел его таким разбитым и слабым.

Так что я ошибся, не Эдуардо Контрерос был первым из погибших друзей генерала. Им был именно Сальвадор Альенде, товарищ Президент.

Просто Эдуардо, или «Маркоса», как мы его звали, он знал ближе, не издалека и концептуально, как Альенде, а физически рядом, как говорят, «во плоти». И потому часто вспоминал его потом.

Когда я показывал ему угол той улицы в Манагуа, где убили Маркоса, он молча буквально впитывал в себя каждую деталь моего рассказа об этом, но воздержался от каких-либо слов.

Сальвадор Альенде

Я рассказал ему со слов Томаса Борхе и о том, как поймали и наказали выдавшего Маркоса предателя, некого Честера, проникшего с этой целью в ряды Фронта сандинистов. Его расстреляли в спину, лицом в сторону южной границы страны, чтобы не видел и не унёс с собой образ своей родины.

Другим погибшим товарищем, знаменитым и любимым нами, был Хулио Суарес, «толстяк». Хулио был аргентинским «монтонеро» (партизаном-горцем. – пер.) и приезжал в Панаму для поддержания отношений с генералом после того, как он во время поездки в Аргентину установил контакты с этой перонистской организацией. Тогда в Панаму сначала приехала большая группа аргентинцев-перонистов, а вслед за ней прилетел и Хулио.

Помню, что во время одного из своих приездов в Панаму он посетил генерала в его доме в Фаральоне и подарил ему старое, местами рваное и выцветшее уже пончо, наследованное им от отца и потому ценное, и подходящее, таким образом, как он считал, для подарка.

Правда это или нет, но даже если это и не так, пончо с годами стало ещё ценнее после того, как Хулио не стало.

Тогда в Фаральоне Хулио был чем-то очень доволен. Не сказал мне почему, но, очевидно, это было результатом его встречи с генералом. Он попросил меня остановиться по дороге утолить жажду, выпить пива. Едва мы сели с ним за столик дорожной пивнушки, как он вдруг спросил меня, почему я превратился в военного.