Мой генерал Торрихос - [65]

Да и сама концепция генерала, и методология проведения переговоров, образующие теоретическую и практическую часть его политики, лучше иллюстрируются на примере поддержки им никарагуанской революции, чем на примере переговоров по каналу.

Ему не нравилось посещать Зону Канала. Как будто там была закопана какая-то мерзость. Только в конце жизни он пару раз побывал там, о чём я расскажу ниже. Всякий нормальный панамец, гордящийся быть панамцем, испытывает там, находясь будто в доме у янки, некий комплекс. Не знаю, какой этот комплекс, и не хочу знать какой, но там ты чувствуешь себя плохо, всем своим телом, каждым кусочком одежды, будто кто-то смотрит на тебя как на ничтожество.

Тогда там было неприятно бывать. Сейчас уже не так. По крайней мере, в тех его пространствах, которые благодаря Договору уже переданы Панаме.

Поэтому Габриэль Гарсиа Маркес в своей речи при вручении ему Нобелевской премии уже мог сказать, что Торрихос вернул панамскому народу чувство достоинства.

Разумеется, у нас много и тех, которые всегда чувствовали себя хорошо на территориях зоны. Они учатся там, играют, мечтают выйти замуж за гринго, мимикрируют под них. Но я не о них.

Довольно давно мы были с группой кинематографистов Университета у генерала в Фаральоне. Там были Педро Ривера, Хавьер Медина, Рафаэль Жиро, я и, кажется, ещё Луисито Франко. Генерал лежал, раскачиваясь в своём гамаке, но вдруг встал и рассказал нам сценку из своего детства. Он и его мама приехали в Панаму автобусом, и когда они шли через Зону Канала, американец-полицейский остановил их и грубо, неуважительно обошёлся с его матерью, которую Омар невероятно обожал… Тут генерал вдруг замолчал.

И мы увидели, что он заплакал! Это был такой мужской, но настоящий плач, его лицо сморщилось и было ужасным. Мы все, увидев это, сами чуть не расплакались. Генерал, благодарный за это понимание с нашей стороны его чувств, сказал: «Ничего, я хоть и плачу, но целюсь ещё хорошо». Неважно, что сказал бы Фрейд об этой сцене, но я никогда не забуду её.

Верю, что это его детское воспоминание было одной причин его нежелания посещать Канал. И доказательство того, почему он считал, что одни только Договоры по каналу ещё не принесут нам свободы. Потому и после подписания этих Договоров он не любил его посещать.

Кто не помнит тот первый из первых дней октября, когда Панаме была передана первая из оговорённых Договорами территорий канала? Тогда все мы ждали его в старом здании аэропорта Альбрук, чтобы отпраздновать с ним победу, которой, как считали все, он и добился. Но так его и не дождались. Генерал не покинул в тот день Фаральон. Читал, спокойно любуясь с террасы дома морем. И поручил мне придумать комментарий о его отсутствии там, где его ждали многие, включая одного высшего представителя иностранного государства, президента Мексики Лопеса Портильо. Не хотел беспокоить покой охватившего его тихого одиночества – своего друга, как он однажды назвал это чувство, в компании с которым он мог зачастую пребывать комфортно много дней.

А сейчас расскажу о первом посещении канала генералом. В Панаму приехал тогда из США профессиональный фотограф Том Зимберофф. И, кажется, это был покойный Фабиан Веларде из Отдела связей с общественностью, который сказал мне, чтобы я сопровождал этого фотографа в его поездке по стране. Я тогда был ещё простым сержантом, и многие из окружения генерала могли давать мне такого рода поручения. Но так как я считал себя не вполне «простым», то обратился к генералу с просьбой освободить меня от такого унизительного, как я считал, поручения. Но он с этим не согласился. Посему я на следующий же день отправился показывать ему наши деревни и аборигенов – индейцев, которых он хотел фотографировать.

В автомобиле, в котором мы отправились в путешествие, он мне сказал, что хотел бы также сделать фото руководителей страны: Ромуло Эскобара Бетанкура, главного помощника генерала, его самого и министров правительства. «Потому что, – добавил он, – камера может показать внутренний мир человека и даже его мировоззрение». Тут я подумал, что не зря я настроился к этому типу негативно, наверняка он из ЦРУ. И мы поехали дальше.

В какой-то момент он хотел с помощью телеобъектива скрыто сфотографировать бедную крестьянку, стирающую одежду в реке. И я, уже уставший и раздражённый тем, что он уже несколько раз превращал в безгласные предметы объекты своих съёмок: крестьян, индейцев, – запретил ему делать это. И что надо сначала спросить сеньору разрешения сделать это фото. Тот рассвирепел и сказал, что обыкновенный сержант не смеет ему запрещать работать и что он пожалуется на меня генералу, как его другу. Я знал, что это совсем не так, разозлился ещё больше и сказал, что сейчас вернёмся в Панаму, и развернул автомобиль.

По дороге остановился у телефонной будки в одной деревне. И сказал, что сейчас соединю его с генералом, пусть он меня накажет. Он не ответил, начиная, видимо, подозревать что-то… Мне повезло соединиться с генералом по первому же номеру, который я набрал. И я тут же сказал, что этот злополучный гринго фотографирует наших бедняков и говорит мне, чтобы я… Тут генерал прервал меня и, проявив явную солидарность со мной, начал поносить фотографа разными словами. Том, не понимая, что происходит, смотрел на меня с лицом невинного подростка, пока я слушал по телефону из уст генерала сверхобидные для него слова и выражения. Это было даже слишком. Я почувствовал себя виноватым. Никогда ранее я не пользовался такой безусловной и полной поддержкой генерала моих позиций, как в этом случае.