Мой гарем - [23]

— Внимательно смотри, что я делаю, — прошептала женщина Мануэлю. — Смотри, как я довожу твою жену до оргазма, как мои пальцы скользят у нее между ног. — И почти милостиво: — Сейчас тоже можешь кончить.

Мануэль начал мастурбировать, уставившись остекленевшими глазами на черную руку, двигавшуюся на лобке Лотты. Он кончил с долгим стоном. Услышав это, Лотта тоже приготовилась к пику. Когда она снова открыла глаза, ей и в самом деле стало тепло. Везде.

Девушка из бара сверкнула белозубой улыбкой из рекламы.

— Вам нравится, когда вам говорят, что делать, правда?

Лотта промолчала.

— У меня есть парень, который очень хорошо в этом разбирается. Вы его вдохновите. И у него прекрасные идеи, действительно замечательные и по-настоящему эротичные. Вам понравится. Я тоже ему повинуюсь. Ну что, завтра вечером здесь?

Лотта с Мануэлем переглянулись, в их взглядах сквозило согласие.

— В девять, — сказала Лотта, и девушка ушла.

Они шли по извилистым закоулкам крошечной соседней деревни. Когда Мануэль взял чемодан у жены и протянул ей руку, Лотта поняла, почему они с Мануэлем вместе. Самым лучшим в их отношениях было понимание с первого взгляда. Вот поэтому он спокойно мог говорить, например, о северных оленях. В гостинице они сказали, что из-за работы им придется прервать медовый месяц. Слава богу, девушка из бара не повстречалась, когда они грузили багаж в автомобиль, чтобы поехать в другую деревню. Они остановились перед маленьким пансионом, в котором, казалось, было отличное отопление. Лотта прижалась к нему и сказала:

— У меня ножки мерзнут.

Мануэль улыбнулся.

— Да уж, у меня тоже иногда такое бывает.

Ножницы кельтов

Дорогой Карстен!

Поехать на выходные в Гельголанд — отличная идея. Настроение у меня было подавленным из-за развода. «Чувак, Нобби, да ты ж теперь свободен», — говорили мне все. Но мне это было как мертвому припарки. Чтоб жены не было дома, когда я прихожу с работы, чтобы мы вместе не смотрели телевизор, не занимались сексом… Ужасно!

Гельголанд в ноябре выглядит так, словно тут устраивает вечеринку сама смерть. Везде холодно, везде сквозит, все кажется покинутым, и туман тянется между домами. В гостиничном номере лежал список беспошлинных товаров, в котором среди прочего указывались «мертвые тушки птиц». Интересно, что они имели в виду? Дохлых чаек? Могу тебе сказать, что уже в первый день я был достаточно разочарован. Когда стемнело, я наконец взял себя в руки и прогулялся по скалам на берегу мимо маяка. Слушай, там такой шторм, что тебя практически смывает в море. Ветер настолько сильный, что перехватывает дыхание и вырывает слова прямо изо рта. Местность сверху выглядит так, что тут можно снимать «Секретные материалы». Воронки от бомб времен войны поросли травой, холмы притаились в траве, как огромные закопанные амебы, постоянно меняющие цвет от серого к зеленому, когда ветер поворачивает их ворсинки, то есть траву, в другом направлении.

Уже смеркалось, а в Гельголанде это означает непроглядную тьму: улицы почти не освещаются. Через секунду три луча света щупальцами протянулись через остров, а все освещенное ими выглядело призрачно-бледным. Поэтому, увидев Стину, я подумал, что сошел с ума, что у меня похмелье после развода или особое гельголандское воспаление мозга. Она стояла в плотном черном пальто, прямо у скал, и только когда свет маяка повернулся к ней, я увидел в темноте ее белое лицо. Вверху на скалах очень шумно, и она не слышала, как я подошел. Поэтому она так вздрогнула, когда я потянул ее за рукав. Я только хотел спросить, далеко ли отсюда до Высокой Анны, местной скалы-достопримечательности, а она так резко обернулась, словно хотела разрубить меня на части. Но услышав, что мне нужно, сразу рассмеялась, объяснила мне дорогу и посоветовала посмотреть Анну при дневном свете. Я уже был немного удивлен.

В отличие от жителей Гамбурга, которые готовы покусать собеседника только из-за того, что им сказали «Привет», жители Гельголанда чрезвычайно милы. Возможно, это связано с близкородственными связями на острове или с большим количеством беспошлинных гагарок, я не знаю. Как бы то ни было, мы вместе пошли выпить по коктейлю «Волна», и уже в свете бара я увидел, какая она красотка. Длинная светлая коса, серые раскосые глаза, высокие скулы и фигура, как у статуи на носу корабля, ну знаешь, это тебе не рентгеновский снимок какой-то. Тут было за что подержаться. Когда я берусь за чью-то грудь, хочется прикоснуться ладонью к чему-то мяконькому, а не играть на ребрах, как на ксилофоне. Думаю, я ей тоже понравился, но в первую ночь у нас ничего не получилось. На следующий день мы пошли гулять на северный пляж. Мне хотелось поцеловать ее прямо при встрече, но она оказалась очень застенчивой. Однажды она сказала, что у меня такие прекрасные «зеницы». Я потом посмотрел в словаре: «зеницы» значит «глаза», и это не диалект, это литературный язык. Зеницы… Вот странно, я это слово совсем не знал. Мы помолчали. Когда мы спустились к воде, она внезапно нагнулась и протянула мне камень. Камень выглядел как широкая буква «V». Стина подержала камень в ладони, а потом сказала, что нам повезло — это редкая находка, древний кельтский артефакт. Раньше в Гельголанде были кельтские захоронения — это я знал. А это, — она запнулась, словно пытаясь о чем-то вспомнить, — предмет культа, что-то эротическое. Я стал слушать внимательнее, потому что, честно говоря, намного больше ландшафтов острова меня интересовали ее широкие бедра и впадина между грудями, о которых я постоянно думал. Как я узнал, предмет в ее руке был кельтским украшением, которое девушке надевали на шею во время женской инициации. Здесь, — она провела по «V», — отчетливо видно изображение вагины. Девушек, рассказала мне Стина, в день летнего солнцестояния красили, раздевали и с факельным шествием вели на скалы. Там их ждали с песнями. Потом на скалы поднимались мужчин и, и происходила дикая оргия. Да и сейчас, — ее голос задрожал, — от этих редкостных находок исходит магическое влияние. Еще Стина рассказала мне, что ее соседка однажды нашла камень демонов и той же ночью повесилась. Но этот камень — однозначно эротическое украшение, она это точно знает.