Мой французский дядюшка - [4]

Мама вспоминала:

...на нейтральной зоне «шалят» красноармейские патрули.

На маме косынка сестры милосердия с красным крестом.

Ещё до рассвета тронулись в путь. Холодно, идёт снег, нервы напряжены, му­чает вопрос, доедем ли благополучно. Сейчас не могу вспомнить, сколько вре­мени они ехали, - возчик показал кнутом вперёд и сказал: уже виден Рыльск. Слава Богу, кажется, добрались благополучно! Но радость оказалась прежде­временной. Раздался выстрел, справа показался конный разъезд из трёх человек. Красноармейцы! Они быстро нагнали подводу, сначала потребовали предъявить документы - бумаги у всех оказались в порядке, потом объявили, что будет обыск, который начали с младенца. Несмотря на холод и падающий снег, распеленали, встряхивая каждую пелёночку, - обыскивали очень тщательно, маме велели рас­пустить волосы, отобрали имевшиеся у них небольшие деньги, сказав: «вывозите валюту». Четвёртый пассажир был еврей, у него тоже ничего с собой, кроме не­большой суммы денег, но отобрали тёплое пальто, - и с криками: «ах, ты, жид пархатый!» стали бить по лицу нагайками. Маме сказали: «Сестра дальше не по­едет, сестры нам и самим нужны».

Мама обмерла, и стала молиться. Бог спас. Представляю, как она шептала: «Господи, спаси и помилуй!». Один из красных обратил внимание на два кольца на руке, одно - обручальное, и сказал: «Ну-ка, сестра, покажите ваши колечки!» Почти сорвал оба кольца и, не стесняясь, стал надевать на свой мизинец. Другой красноармеец, по-видимому, старший, сказал, чтобы тот отдал ему посмотреть. «Чего смотреть? Кольца как кольца». Старший обозлился и сказал: «А если так, то сестра не останется!» - и показал маме на розвальни, сказав: «Езжайте». Колец она, конечно, больше не видела.

Возница не заставил себя ждать, хлыстнул по лошадям, и через двадцать минут они доехали до деревни, где стоял немецкий патруль. Мама свободно говорила по- немецки, объяснила положение, и немцы вежливо направили всех к коменданту, который принял беглецов хорошо, а маме даже предложил принять ванну и отдох­нуть у него, так как нужный поезд отходил только вечером. Мама обрадовалась: на ночевке в избе блохи и клопы ее буквально заели.

Вечером сели в поезд и рано утром были в Харькове. Там она нашла отца. А потом и меня.

12

Я часто бываю в Париже, в один из первых приездов мой старый друг, а ныне известный французский писатель Nikolas Bokov пригласил на SLAM.

SLAM - поэтическое объединение. Вроде нашего старого СМОГа. Но, раз­умеется, иное. Поэты любого возраста, пола и национальности читают стихи. В разных кафе, в зале какого-то учреждения, в помещении бывшей фабрики, где теперь концертный зал, на площади перед Лувром (под дождем).

Как-то чтение происходило в кафе рядом с кладбищем Пер-Лашес.

Читал и я старые стихи, поскольку новых не помнил.

Пожилой испанец с морщинистым лицом подошел к нам с бокалом в руке. Он пил дешевое красное вино.

- Хороший поэт, - шепнул мне Nikolas Bokov.

Испанец что-то спросил. Старый друг посмотрел на меня заинтересованно. И повторил испанцу мою фамилию.

Лицо поэта выразило удивление и восторг.

Bokov перевел.

- Он спрашивает, не родственник ли ты Пьера Бачева? Помнишь киноактера, который играл.

Я вспомнил.

Не актера.

А своих родителей, которые на вопрос, есть ли у нас родственники за границей, всегда отвечали отрицательно. Но почему-то я не верил.

Незадолго до эмиграции, я разговорился с отцом.

- У моего отца, твоего деда, - рассказывал он, - было шесть братьев. Они жили в разных городах и не все были такие бедные, как мой отец.

Дальнейшее я узнал из архива.

13

Чем-то мой дядя привлекал режиссеров.

Вероятно, обаянием. Иначе как бы иностранец так быстро сделал карьеру в кино? Если он играл не главную роль, то роль второго плана - обязательно.

Он понял, что если не выкладываться на съемочной площадке до конца, до изнеможения - не будет качества. А не будет качества - не будет и новых ролей.

А будет качество, ему простят и иностранное происхождение, и отсутствие свя­зей, и акцент.

Так и произошло. Он снимался у хороших режиссеров. Не отказывался ни от каких ролей. О нем писали. Потом в кино пришел звук. Для многих актеров его приход означал творческую смерть.

14

Очаровательно грассируя, выпуская дым в сторону, встретившийся режиссер Гарнель ласково внушает:

- Милый мой, приходит другая эпоха, а с ней и новое кино - звуковое - на сме­ну «великого немого». Избавляйтесь, прошу вас, от акцента, вы мне симпатичны, публика вас полюбила, но прошу - избавляйтесь, публика не любит иностранцев, вы знаете. Завтра не будет на экране ни Глории Свенсон, ни вашего земляка Моз­жухина - между нами, у него ужасный французский, - прислушайтесь к моим словам, милый...

15

Кто прав - поди разбери. Вчера разговаривал с хозяином студии «Ателье», Александром Борисовичем Каменкой, не собирается ли он снимать говорящую фильму. (Надеялся на предложение если не главной, то хотя бы крупной роли). И что он сказал?

- Звуковая и говорящая фильма - модное американское увлечение. Поймите, Пьер, это совершенно отдельная область творчества. Она находится вне чистого искусства немого кино, которое, конечно, и останется навсегда Великим Немым.