Мой друг Трумпельдор - [55]

Повозка с Иосифом в это время находилась в пути. Рядом сидел английский доктор, прибывший в Тель-Хай с подкреплением. Впрочем, что он мог, этот врач? Только сделать еще одну перевязку. Остальное от него не зависело.

Как вы знаете, Трумпельдор всегда первый. Не только скажет, как лучше, но покажет пример. Сейчас он вроде как отстранился. Может, впервые согласился с тем, что итоги подведет не он.

Есть легенда, что перед смертью Иосиф сказал: «Хорошо умереть за Израиль». Хотите мое мнение? Не верю. Последние слова не бывают такими пафосными. Во-первых, не до того. К тому же боязно. Произнесешь нечто окончательное, а это и будет финал.

Что, впрочем, мое мнение? Главное, что врач не знал русского и иврита, а Иосиф — английского. Как это выразить языком жестов? Да и по смыслу что-то не то. Умирать всегда неправильно. А ему просто нельзя. Слишком многим без него будет плохо.

Может, Трумпельдор выругался, а врач не понял? На такие постройки Иосиф был горазд. Иногда выходило в два и даже в три этажа. Где поднабрался? В Порт-Артуре. Так наши солдаты отгоняли смерть.

Потом над этой фразой поработали еще. Получилось: «Хорошо умереть за нашу страну». Так это и выбили на памятнике в Тель-Хае.

Наконец мы добрались до памятника. Вот он, на фото над моим столом. Сто раз за день пересекаюсь с каменным львом. Так не зевают, а требуют: не приближайся! Если сделаешь шаг, пеняй на себя!

Обычно надгробия говорят о покое, а эта могила рычит. Выражает неудовольствие возможным противником. Кажется, восемь погибших оставили после себя льва. Вдруг он сможет то, что не вышло у них.

Будь моя воля, я бы выбил на памятнике другие слова. Недавно я нашел их в одной книге и подумал: как хорошо! Даже о том, что мы были художниками, тут сказано. Ну а что вы хотите? Только человек искусства вместо болот увидит цветущую землю.

«Мне кажется, смерть художника, — говорится в этой цитате, — следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено».

Читал ли автор этой фразы наших мудрецов? По крайней мере, он с ними совпал. В последнее мгновение все проясняется. Невидимые весы взвешивают то, что удалось умершему, и то, что он не успел.

Как мы узнали о смерти Трумпельдора

А что мы, российские друзья Трумпельдора? В наших разговорах он всегда присутствовал. Иосиф — то, другое, третье. Жаль, он этого не слышал! То, что прежде понимали немногие, теперь стало очевидно для всех.

26 мая 1920 года наши единомышленники собрались в Москве. Следовало уточнить аргументы. Да и повидаться. Пожать руку и похлопать друг друга по плечу. Сказать: хорошо, что мы есть.

Больше всего волновалась молодежь. Многие надели белые рубашки, а кто-то обзавелся портфелями. Вид самый солидный! Показывают, что они взрослые и вскоре заменят нас.

Продолжался съезд недолго. Как только мы приступили к гаданиям на кофейной гуще, все и закончилось. В зал вошел военный отряд. Нас попросили поднять руки и двигаться к выходу.

У нас еще не было привычки к арестам. Так что это появление мы встретили не без юмора. Поинтересовались: кто это — все? Кот — тоже? Нет, говорят, только делегаты. Все прочие остаются на месте.

На допросах мы чувствовали себя как во время заседаний. Даже глубокомысленное выражение не покинуло наших лиц. Многие пускались в рассуждения и просили кое-что уточнить.

Человек свободен до тех пор, пока спорит. Если же замолчит и замкнется в себе, тогда пиши пропало.

Нас хватило на первую неделю. Потом мы погрустнели. Уж очень это напоминало вокзальное ожидание. Такая же скученность. Да и перспектива не просматривается.

Тут с воли приходит весть: Трумпельдор погиб. Все сразу ощутили себя не просто товарищами по идее, а родственниками. Знаете, есть братья по матери или отцу. Мы были братья по только что погибшему другу.

Первая мысль: сколько раз я клялся в нашей дружбе — и сам его бросил. Вторая была воспоминанием. Однажды мы спорили всю ночь. Под утро заснули, а через час он меня будит. Поговорили еще. Пока не решили что-то важное, не сомкнули глаз.

Как говорилось, пафоса он не любил. Значит, и сейчас следовало избежать чрезмерной насупленности. Мои товарищи рвались произносить речи, но мне показалось, что это лишнее. «Хатиква», — предложил я, и тридцать голосов сотрясли стены Бутырки.

Сколько раз мы пели с Иосифом. Впрочем, и теперь нам казалось, что он вместе с нами.

Не время объяснять, как печальная бессарабская песня стала нашим гимном. Что касается истории о том, как фельдшер из Ростова превратился в Трумпельдора, то тут что-то прояснилось. Для того чтобы завершить это повествование, осталось всего ничего.

Уже упоминалось, что после своей гибели Иосиф ко мне зачастил. Хотя тень, как и идея, не имеет ни веса, ни цвета, наши встречи заканчивались бурно. Представьте: вошел, сел, нога на ногу. Говорит: разве можно писать о Тель-Хае, если тебя там не было? Да и Еврейский легион лучше пропусти. Ведь то, что говорят другие, совсем не то, что пережил сам.

Я нервничал, но держался. Пытался объяснить, что наука история искупает вину за пропущенное. К примеру, ты мог бы метать стрелы на Калке, но с этим событием не совпал. Восполняешь утрату тем, что корпишь над документами. Наконец, проникаешься. Почти не сомневаешься в том, что это случилось в твоей жизни.