Мой друг Адольф, мой враг Гитлер - [117]

Триумвират, видимо, был действительно обеспокоен тем, что я могу что-то опубликовать, поскольку они стали чередовать уговоры с угрозами и прислали Боденшаца в Лондон сообщить, что гарантии Геринга все еще в силе и я могу восстановить свой отдел вместе со всеми прежними сотрудниками. К тому времени международная ситуация стремительно ухудшалась. В воздухе витали разговоры о войне, которой я так боялся. «Можете сказать герру Гитлеру, – ответил я Боденшацу, – что, если я получу от него личное письмо с извинениями и предложением должности его личного советника по международным делам, я подумаю о возвращении». Разумеется, такого письма не последовало, хотя Гитлер и говорил Винифред Вагнер, что написал его. Я даже отправил дипломатической почтой письмо своему старому другу Трумэну-Смиту в Берлин с просьбой осторожно навести справки среди наших общих знакомых касательно безопасности моей жизни в случае возвращения. Он немедленно связался с генералом фон Райхенау, который через пару недель ответил, что «нашему общему другу опасно возвращаться назад». После этого я получил известия, что моя собственность опечатана и на нее наложили штраф в размере 42 тысяч марок в качестве «налога за побег из рейха».

Даже тогда их попытки вернуть меня обратно не прекратились. Мартин Борман написал, что, если я вернусь, все эти штрафные меры будут отменены, а мои расходы за время проживания в Лондоне возмещены. Боденшац приехал снова и даже привез с собой мужа моей бывшей секретарши, работавшего в ведомстве Геббельса, с успокаивающим сообщением от самого маленького демона. Когда я снова отказался, Боденшац перешел к резким мерам. «Если вы не вернетесь, есть другие методы заставить вас молчать», – пригрозил он. Я ему сказал, что мои мемуары написаны и находятся в безопасности у моего адвоката. Если я умру естественной смертью, они будут уничтожены. Если же со мной случится что-то другое, они будут опубликованы.

Даже Юнити Митфорд попробовала выступить в роли посредника. Я тогда еще не знал, что, возможно, именно она стала невольной причиной моих бед. Европу качало от событий в Мюнхене, Праге и после аншлюса. После наступления польского кризиса я понял, что худшие мои опасения начинают выкристаллизовываться. Мания Гитлера доминировать над соседями Германии превратилась в безумие. На следующий день после ввода войск в Польшу я отправил Эгона в Америку. Последний раз пообедав вместе в маленьком итальянском ресторанчике в Сохо, я посадил его на поезд до корабля. Я собирался последовать за ним, как только смогу. Потом я вернулся в свою маленькую квартиру в Кенсингтоне, беспомощный, жалкий, абсолютно сбитый столку. Тем вечером ко мне в дверь властно позвонили. У двери стояли двое мужчин в штатском. «Мистер Ханфштангль? У нас приказ взять вас под стражу как гражданина вражеского государства!» Быть интернированным не очень приятно. Британские власти раскинули свои широкие сети, в которые попали политические и еврейские беженцы, нацистские функционеры из организации немцев за границей, персонал немецкой больницы, команды кораблей, арестованных в портах. Я чувствовал, что не принадлежу ни к одной из этих категорий. После пары ночей в лондонской «Олимпии» нас перевели в здание в Клактон-он-Си, где на нас опустилась железная рука лагерной дисциплины. Неужели британцы не понимали, что я боролся против того, что произошло? Какой прок был от меня в домике за колючей проволокой? Мне разрешили связаться с Кеннетом Брауном, моим адвокатом, который помогал мне в деле о клевете, и мы составили прошение королю о моем освобождении. Моих рекомендательных писем должно было хватить. Это были письма от сэра Роберта Ванситарта, сэра Горация Рамбольда и сэра Эрика Фиппса – британских послов в Берлине, которым я по мере сил помогал, от графа Мюнстерского, лорда Фермоя и Вернона Бартлетта…

В моем досье значилось «министерское дело», когда я прибыл на слушания перед комиссией под председательством сэра Нормана Биркета. Мое прошение отклонили. «Причиной, – писал мне позже Кеннет Браун, – стала ваша готовность вернуться в Германию, если бы вы получили необходимые заверения от Гитлера». Идиоты, подумал я, неужели они не понимают, что я хотел вернуться назад только для того, чтобы попытаться остановить это безумие. Чтобы уничтожить Гитлера, они готовы были уничтожить Германию. Единственное место, которое они могли мне предложить, я еще не был готов занять. «Доктор Ханфштангль, – сказал мне один из следователей, – если бы вы согласились помочь нам в сфере пропаганды, то смогли бы оказаться на свободе». Это было приятным предложением, но раз война, так война. «Разве вы не понимаете, что доктор Геббельс сможет заявить, что все написано мной под давлением и поэтому является ложью? – спросил я. – Есть другие способы, как я могу помочь, но не в качестве заключенного». Не думаю, что мои британские друзья гордились тем, в каких условиях нас содержали. Из Клактона нас перевели в Ситон-он-Си, где разместили в купальных домиках. Еда была ужасной. Нам давали жидкий чай и бисквиты, и еще бисквиты с жидким чаем. Стояли мы на болоте. В деревянном полу домика была дыра, через которую, лежа в своей постели, я видел угрей. Я не считаю их деликатесом, но те, кому они нравились, были готовы чистить мне ботинки в обмен на них. Следующим местом пребывания стал ипподром в Лингфилде, бетонные кельи под трибунами. По крайней мере, они были сухие. Здесь некоторые интернированные выкопали туннель для побега, который обнаружили. После этого их поместили в клетку в загоне под открытым небом и держали на воде и хлебе. Некоторые из нас приходили к ним и передавали кое-что из своих паек. Меня поймали за этим и, на мою беду, перевели в исправительный лагерь.