Мой брат – Че - [39]

* * *

Несмотря на отказ получать высшее образование, я все же поступил на факультет журналистики. Моя мать настояла. Эрнесто тоже, потому я это и сделал. И все бросил через год. Я хотел быть пролетарием, и я им стал. Я нашел работу водителя грузовика.

Мой отец продолжал жить словно в другом измерении. Он преуспел в своих меркантильных делишках. Благодаря диплому архитектора Селии он выбил для себя контракт на строительство дома в Буэнос-Айресе, огромного здания для муниципальных служащих. Кстати, это здание до сих пор существует. Оно находится на углу авеню Ривадабиа и Доницетти. В течение двух лет (о, чудо!) у него водились деньги.

Подхваченный порывом моей матери и примером Эрнесто, я тоже начал активную деятельность. Вопрос, который тогда уже ставили перед собой левые партии, заключался в том, нужно ли браться за оружие, чтобы защищать свои идеалы. Они не могли прийти тут к согласию. Кубинская революция спровоцировала этот раскол. Она разделила всех. Мы с моей матерью были за вооруженную борьбу. Эрнесто убедил нас в этом. Он нам показал, что единственный вариант – это сражаться и что «необходимо продолжать бороться, потому что это единственный путь к победе». А вот мой отец был против.

Хоть мы и гордились репутацией Эрнесто и его подвигами, это не прошло для нас без последствий.

То были проблемные времена, но, согласитесь, какие времена не были проблемными в Аргентине? Мои родители перестали быть просто Гевара Линч де ла Серна, чтобы стать родителями Че. По всей семье словно прошел глубокий водораздел. Кубинская революция изначально казалась очень даже симпатичной. Но постепенно, по мере ее поворота влево, наши родственники стали вступать в оппозицию, несмотря на огромную привязанность, которую они испытывали к Эрнесто. В одном, однако, все были единодушны: это признание образцовой цельности и неиспорченности Че. Ponia el cuerpo[45], иначе говоря, и он доказал, что был готов умереть за свои идеалы. Его храбрость заслужила уважение всех, в том числе и его недоброжелателей. Тем не менее, хоть все члены семьи без исключения хвастались своими отношениями с ним, когда он стал героем мифических масштабов, такого уже не было в 60-е годы. С одной стороны, потому что Че был заподозрен в коммунизме, во-вторых, потому что простой факт знакомства с ним уже представлял собой риск. Трусы и традиционалисты говорили о нем плохо, критиковали его. Две сестры моего отца, Сусана и Марта, были особенно злобными. Ни одно доброе слово не выходило из их уст. Все, что они говорили, было враждебным. Они, конечно же, вышли замуж за влиятельных людей. Муж Марты был крупным хирургом. Я не знаю, чем занимался муж Сусаны. Когда моя мать умерла, Марта имела наглость заявиться на поминки. Это было очень трудное время для всех нас. Мы не знали, где Эрнесто, и моя мать умерла в мучениях. Я спросил ее, что она тут делает, и попросил ее немедленно нас покинуть. Гевара были реакционерами, за исключением, может быть, моих тетушек Беатрис и Марии-Луизы. А вот моя бабушка слыла конформисткой. И что самое удивительное? Послом Аргентины на Кубе, когда Че победоносно вступил в Гавану, был двоюродный брат моего отца. Это был упомянутый выше Рауль Гевара Линч, тот самый, кто помог нам получить новости от Эрнесто, тот самый, кто подписал свидетельство о рождении Эрнесто. И он вовсе не был сторонником революции!

Вокруг нас образовалась пустота. Что касается семейства де ла Серна, то мой дядя Хорхе остался верным и внимательным. Но никто из его детей больше не приходил к нам домой. Мой дядя Кордова Итурбуру и моя тетя Кармен де ла Серна сохранили дружбу с нами, но Каэтано теперь почти исключительно посвятил себя поэзии и художественной критике.

* * *

На Кубе Фидель, Эрнесто, Рауль, Камило и другие пытались заложить фундамент революции и организовать свое правительство. Все, что нужно было делать, выглядело очевидным, однако задача была титанически сложной. И одной из самых больших проблем была враждебность Соединенных Штатов. Фидель призвал позитивно смотреть на союз со столь могущественным соседом. Он не был коммунистом. Его революция была прежде всего патриотической и национальной. Она не имела каких-то международных претензий. Однако его заявления не могли успокоить империалистов. Кровавый Батиста был их человеком, их марионеткой. И они не желали, чтобы их людей вот так выталкивали. Только они имели право назначать и разгонять правительства, особенно в Латинской Америке, где имела место давняя традиция угнетения и противостояния демократии.

Первая лобовая атака произошла 4 марта 1960 года. Ее цель? «La Couvre», французское судно, стоявшее на якоре в порту Гаваны и перевозившее бельгийские боеприпасы из Антверпена. Взрыв привел к гибели семидесяти шести ни в чем не повинных людей. Фидель увидел в этом работу ЦРУ. И он осудил Соединенные Штаты. Поэтому были объявлены военные действия между сверхдержавой и крошечным беззащитным островом. Перед бегством Батиста опустошил Национальный банк Кубы (BNC) и перевел 424 миллиона долларов в американские банки, и эта сумма так никогда и не была возвращена кубинскому народу. Казна страны стала совершенно пустой. Управляемый Эрнесто BNC сделал заявку на получение кредита для поддержания кубинской валюты. Заявка была отклонена Советом национальной безопасности США. Затем Фидель решил ускорить земельную реформу и провести социальные мероприятия. Он национализировал собственность в 420 га для перераспределения ее между крестьянами, арендаторами и безземельными. Он также национализировал все иностранные активы и экспроприировал американские компании. С этого момента правительство Дуайта Эйзенхауэра не прекращало мешать развитию кубинской революции. Оно приняло ответные экономические меры, начиная с резкого сокращения импорта кубинского сахара, потом оно перешло к частичному эмбарго в октябре 1960 года и, наконец, к полному эмбарго в феврале 1962 года. При этом сахар всегда имел ключевое значение для кубинской экономики.