Мой брат – Че - [29]

Писал он нам лично или нет, результат был тот же. Каждое письмо становилось событием, и вокруг него собиралась вся семья. Усилия всех объединялись: его почерк был неразборчивым, и требовалось порой несколько часов, чтобы его расшифровать. Один из нас, как правило, мой отец или моя мать, читал письмо вслух, постоянно спотыкаясь на словах, пытаясь угадать их значение. О телефонной связи не шло и речи из-за высокой стоимости. Кроме того, получить линию на столь большое расстояние было проблемой в любой стране Латинской Америки. По этой причине мы не слышали голос Эрнесто в течение многих лет.

Его письма представляли собой разумное сочетание юмора, иронии, вопросов о семье и экономических, исторических и философских эссе. На земле и в контакте с бедняками, которых он встречал по пути, его политическое сознание и негодование по поводу несправедливости вскипали. И чувствовалось преобразование в нем. Он отмечал эксплуатацию слабых сильными мира сего: он становился коммунистом.

В Боливии он столкнулся с плачевной судьбой шахтеров, со скверным обращением с ними, с кровавыми репрессиями, жертвами которых они становились в случае восстания. В Перу он увидел коренные народы, боровшиеся за выживание, лишенные самых элементарных прав человека. И так далее. Каждая страна становилась примером безжалостного господства американской империи. В связи с этим он отказался – и я делаю то же самое – называть Соединенные Штаты «Америкой». Америка, говорил он, это континент. Все народы континента – американцы.

Его презрение и бунт против Соединенных Штатов росли. Он жаловался на моего отца, который всегда защищал родину своей матери. Он присылал ему жесткие и серьезные открытки, в которых называл его друзей «янки». К моей матери и тете Беатрис он относился значительно лучше, прибегая к иронии: он обвинял их в принадлежности к классу угнетателей, хоть у них с этим и не было ничего общего. Тем не менее в письме, датированном маем 1959 года и направленном директору кубинского журнала «Богемия», он объявил: «Я – не коммунист».

Через несколько месяцев после отъезда он написал Беатрис: «Несмотря на мои скитания, мое хроническое легкомыслие и прочие дефекты, у меня есть глубокие и вполне определенные убеждения». А потом он добавил со своим обычным юмором, который у него всегда смешивался со словами более серьезными: «Прекрати посылать мне деньги, это стоит тебе целое состояние, в то время как мне достаточно лишь нагнуться, чтобы подобрать банковские билеты, валяющиеся тут прямо на земле, да так, что я уже от этого подхватил боли в пояснице. Так что я теперь наклоняюсь лишь один раз из десяти, чтобы поддерживать чистоту, потому что слишком много клочков бумаги, покрывающих землю, представляют собой общественную опасность». В апреле 1954 года он написал моей матери: «Америка будет сценой для моих приключений, и это станет для меня гораздо важнее, чем я думал вначале. Мне кажется, что я ее наконец-то понял, и я чувствую себя членом американского народа, народа, который отличается от любых других людей на Земле». Он становился все более и более понятным для нас, он хотел, чтобы его воспринимали всерьез, а его обязательства возрастали. При этом он продолжал бродить по свету без какой-то конкретной миссии. Он искал выход, первопричину, которая дала бы ему толчок к тому, чему он мог бы посвятить все свое существование. А пока он принял решение: продлить свои скитания еще на десяток лет. Его большой мечтой было посещение Парижа: «Это биологическая потребность, это цель, от которой невозможно отказаться, даже если мне придется пересечь Атлантику вплавь», – написал он в 1955 году.

* * *

Из-за длительного отсутствия Эрнесто депрессия моей матери усилилась. Она перестала работать и проводила дни в халате, раскладывая пасьянсы и куря сигарету за сигаретой. Темные были времена. Мои братья и сестры покинули домашний очаг. Я жил с ней один. Я проводил все больше и больше времени на улице. В то время наш квартал хоть и считался центральным, но был практически полем. Молочник продавал свою продукцию прямо с запряженной телеги. Мой отец продолжал регулярно появляться. Эрнесто послал больше писем моей матери, чем ему, так что он приходил, чтобы почитать их. Я словно жонглировал несколькими жизнями. Мое существование было как бы разделенным на отсеки. Я переходил из компании парней с улицы в общество аргентинских грандов. Мой отец настаивал на том, чтобы я сопровождал его в протокольных визитах его влиятельных друзей. Возможно, он представлял себе, что близость таких людей заставит меня захотеть получить образование и сделать успешную карьеру. Мы, к примеру, регулярно наносили визиты в семью Хосе Альфредо Мартинеса де Ос, ставшего позднее министром экономики у правителя Хорхе Виделы во время военной диктатуры. При отношениях с подобными типами было неудивительно, что Эрнесто буквально вычеркнул из своей жизни моего отца!

Политическая ситуация в Аргентине отличалась нестабильностью. Хуан Перон находился у власти второй срок. Его жена, очень популярная в народе Эвита, умерла в 1952 году. Страна была глубоко разделена, и ее расшатывала серия смертоносных покушений. Обострились противоречия между левыми и «ортодоксальными» правыми перонистами. 15 апреля 1953 года террористическая группа, состоявшая из привилегированных молодых студентов и профессиональных антиперонистов, взорвала бомбу на знаменитой площади Пласа-де-Майо, убив семь человек. Десятки человек получили ранения в то время, как Перон выступал с речью с балкона Каса Росада, президентского дворца. Его сторонники в ответ подожгли штаб-квартиры Социалистической партии, Радикальной партии и фешенебельного Жокей-клуба.