Мой ангел злой, моя любовь… - [367]

— Вы звали меня, madam belle-mere? — опустилась перед ней, сидящей важно в раскладном кресле, Анна, которую привела сюда одна из девок Алевтины Афанасьевны. Та важно кивнула, а после махнула рукой дворовым, прогоняя прочь от себя, чтобы не услышали ни слова из разговора, который предстоял ныне ей и невестке.

Анна не могла не отметить каждую деталь из этой мизансцены, тщательно продуманной Алевтиной Афанасьевной — снова та сидит, гордо подняв голову, а Анна же вынуждена стоять напротив, словно провинившаяся в чем-то девка перед барыней.

— Вы, верно, ведаете, что нынче грядут перемены для кое-кого в усадьбе, — начала издалека мать Андрея, и Анна сразу же поняла, зачем та нашла ее для беседы. — Ваш мальчик. Я думала, что Андрей не дойдет до этой глупости, но ныне! И эти работы в комнатах мезонина… Неслыханное дело взять в дом этого мальчика! О чем вы только думали, когда просили о том моего сына? Я знала, что этим и закончится дело!

— Решение о том, что Александр Петрович и мадам Элиза будут жить в комнатах мезонина после летней поры, принадлежит не мне, — ответила Анна, ни в одном слове не обманывая свою собеседницу. Она твердо решила еще до дня венчания, что ее племянник останется с бабушкой жить во флигеле, понимая, что смелостью для нее будет просьба об ином. Но однажды за завтраком около седмицы назад, Андрей вдруг удивил всех домашних, когда объявил, что покои в мезонине будут под работами до конца лета, а когда эти работы закончатся, их займут Сашенька и мадам Элиза.

— И прошу не возражать мне не единым словом, — проговорил Андрей, переводя взгляд с жены на мать, уже готовых для ответа ему. — Отбрасывая в сторону суть родственных отношений, даже простая экономия дров холодным временем говорит, что это наиразумнейшее решение. Александр Петрович будет жить в усадебном доме и разделит детские покои с моими будущими детьми, коли в Милорадово будут те. Препон для иного я не вижу.

Тон его голоса говорил, что решение окончательное и не подлежит обсуждению, и никто за столом не осмелился возразить ему. Только после Анна попыталась уговорить мужа, когда они остались наедине, понимая, как неприятно может быть его матери присутствие Саши, и какие толки снова поползут в отношении Андрея по округе. Тогда она впервые поняла, что Андрей может быть так тверд в своих решениях, что ничем, даже лаской и обещаниями невозможно было сдвинуть его с намеченного. Быть может, еще и оттого и стянула чепчик с Сашеньки в церкви на следующий день — защищая Андрея от возможных сплетен и толков, которые он вызывал своим решением.

И нынче утром, спустя некоторое время после того объявления за завтраком, в мезонине начались работы. Потому и решилась Алевтина Афанасьевна на этот разговор.

— Неужто? — едко спросила Анну мать Андрея. — Все едино! Даже если не было и просьбы вашей о том, Андрей творит безумие сущее. Вера Александровна со мной бы согласилась.

— Быть может, — не стала спорить Анна.

— Вы должны убедить Андрея, что это решение неверное, — требовательно произнесла Алевтина Афанасьевна. — Вы просто обязаны это сделать. Вашего поступка в церкви недостаточно для того, чтобы заставить шепотки умолкнуть. Пока этот мальчик вхож в круг наш, они никогда не прекратятся…

— Я уже говорила с Андреем. Он не желает менять решения.

— Так принудите его к тому! — вспылила вдруг Алевтина Афанасьевна. — Я знаю, вам это по силам! Вы завладели им всем без остатка, что он ныне как слепой у поводыря на привязи! Что не слушает никого и не видит очевидного!

Когда эмоции овладевают человеком, трудно удержать привычную маску на лице, Анна понимала это, как никто иной. И если бы не знала этого, вряд ли бы успела увидеть на лице своей собеседницы целую гамму эмоций, мимолетно мелькнувших. Снова почувствовала отчего-то так близко к этой женщине, как была тогда, в тот единственный день, когда почувствовала по наитию ее слабости, отменно скрываемые за маской холодного равнодушия и презрительной злорадности.

— Вы боитесь потерять его… боитесь, что он может кого-то принять в свою жизнь, и этот кто-то вытеснит вас из нее, — медленно проговорила Анна, словно прощупывая путь, по которому ей надлежит ступать сейчас в разговоре. — Любая мать боится этого, я полагаю…

— Вздор! — оборвала ее Алевтина Афанасьевна. — Никому не под силу вытеснить мать из жизни сына!

— Если только она сама не способствует тому.

— Да как вы смеете говорить со мной в подобном тоне! — как и ожидала Анна, буря, последовавшая за ее словами, произнесенными холодным и резким тоном, не заставила себя ждать. — Вы младше меня годами едва ли не вдвое! Ваш тон неподобающ вовсе для разговора со мной! Вас надо было сечь в детстве, выбивая всю дерзость, что так и не сойдет до сих пор ни с языка, ни из глаз ваших! Что вы понимаете, в ваши-то годы и по вашему уму?!

— Я понимаю, что вы своими поступками рушите то, что даровано вам Господом — любовь вашего сына к вам. Единственного сына! И вы делаете ему больно, упиваетесь его страданиями. Словно вам удовольствие она приносит… словно вы караете его за некий проступок.

— Вы не знаете много, моя дорогая, — отрезала Алевтина Афанасьевна. — Вам ли судить о том, кара это или нет…