Мой ангел злой, моя любовь… - [102]

С неудержимой силой гнало вперед путников желание оказаться в собственных землях, укрыться от всего худого за родными стенами, словно они могли защитить. Оттого даже на ночь не стали становиться, опасаясь появления французов. Странно, но первые солдаты неприятеля встретились их маленькому поезду, только когда уже выехали на Смоленскую дорогу, на которой была сооружена импровизированная застава в нескольких верстах при въезде в Гжатск.

С ними общалась мадам Элиза, которой пришлось вспомнить диалект родной провинции, ведь солдаты, что остановили их, были из земель северного Прованса, где она родилась и жила до того, как сожгли и разграбили их родовой замок в период Революции. С болью в сердце за эту землю, что стала ей уже родной, за будущее, что ждало ее девочек, испуганно застывших за шторками на каретных оконцах, она улыбалась своим землякам, чтобы те пропустили их ехать далее без лишних проволочек. Солдаты только заглянули в кареты и внимательно осмотрели сопровождающих поезд стремянных, которые косились на них недобро, хотя и старались этого не делать. Но махнули рукой, пропуская их маленький поезд, хотя до того недавно взяли небольшую «плату» за проезд с каждого, кто миновал их пост, совсем не опасаясь близкого присутствия императора, что остановился в Гжатске. Недаром перед съездом на большую дорогу графиня приказала оторвать с дверец дормеза графские гербы, что везла с собой, спрятав тот в подушках, недаром приказала своим спутницам снять любые украшения, а лица прятать за эшарпами, наброшенными на головы. Даже с ливрей своих людей приказала оторвать шнуры с серебряными нитями, чтобы не привлекать внимания к своему статусу.

Уже на закате, за несколько верст до поворота на дорогу, что вела в сторону имений, Анна все же осмелилась выглянуть в оконце, чтобы посмотреть, как изменилась земля с приходом французов. Странно, но все было практически как обычно, за исключением того, что обочины тракта заметно расширились, утоптанные неисчислимым количеством ног и разъезженные колесами повозок и орудий. А спустя некоторое время Анна вдруг заметила телегу, полную соломы и сена, которой правил сутулившийся крестьянин в шапке, сплетенной из лыка. Но не возница привлек ее внимание настолько, что она даже высунулась в окно, откинув занавеси, невзирая на гневное замечание графини.

На сене ярким пятном бросился в глаза ярко-красный гусарский ментик, наброшенный на раненого, которого везла эта медленная колесница. Густые усы, некогда гордость своего хозяина, казались иссиня-черными на белом как мел лице.

— Остановите! Остановите! Прикажите остановить! — вдруг закричала Анна, а потом так посмотрела на графиню, что та резко застучала в потолок кареты тростью. Анна выскочила из дормеза, не дожидаясь, пока лакеи спрыгнут наземь и откроют ей дверцу, откинут ступеньку. Побежала к телеге, от которой уже отъехали на приличное расстояние, путалась в юбках, едва не упала, но даже шага не замедлила, несмотря на удивленные вскрики и взгляды, которыми ее сопровождали.

Возница резко остановил телегу, когда заметил побежавшую к ней барышню, но раненый даже звука не издал, только поморщился, кусая нижнюю губу. Анна, привстав на цыпочки, перегнувшись через борт телеги, протянула руку и коснулась мужских пальцев поверх ментика. Раненый медленно открыл глаза, и Анна с тревогой заметила темные тени под его глазницами, мертвенную бледность его лица и ладоней.

— Я умер, верно… и ныне… в небесах…

— Нет, Григорий Александрович, вы живы, — Анна прикусила губу, стараясь не расплакаться. Бранов выглядел совсем неважно: его руки были так холодны, что казалось, она касается мертвого, а не живого. Из-под ментика виднелись бинты — кроваво-красные, как сукно обмундирования, под стать камням, что блеснули в закатном луче на ее руке.

— Вы… fiancée [315]… Ротмистр — счастливчик! Пусть… будет им и далее… Я же… кончено!

— Не говорите так, не надобно, — а после спросила у возницы, видя, как тяжело Бранову говорить при его ранении. — Куда везешь господина офицера?

— Куда попросили, барышня, в Вязьму! Сказали, к родному дому умирать, — ответил возница, сплевывая травинку, что жевал в дороге. — Да не доедем мы до Вязьмы. Постов понаставили антихристовы, еждому дай на лапу! А чем давать-то? Рубаху что ль снять? Аль снуры оторвать с одежи офицерской? Говорю ему, нешто он понимает то? Все в мороке лежит…

— Il n'en a pour longtemps [316], - тихо проговорила, чтобы не услышал ее раненый, графиня неслышно подошедшая со спины к Анне. Она уже видела, как заострились черты гусара, видела тени под его глазами. — До Вязьмы не доедет.

— Нет, — покачала головой Анна, отказываясь в это верить. Бранов снова распахнул глаза, и то, что она заметила в их глубине, вдруг заставило ее душу сжаться от боли. — Нет, мы отвезем его в Милорадово. Доктор Мантель поставит его на ноги. Непременно поставит!

— Господин Мантель всего лишь эскулап, а не апостол! — бросила графиня, не желая, чтобы Анна питала напрасных надежд, но та уже не слышала ее — склонилась к раненому еще ниже и стала уговаривать его поехать с ними в Милорадово, где ему окажут помощь.