Мой ангел-хранитель - [9]

— Думаю, они смогут выполнять все необходимое, — ответил не слишком уверенно маркиз.

Солдат, который был денщиком Жан-Пьера, приехал с ним в замок. Он покинул армию, как только маркиза выписали из больницы, чтобы сопровождать его.

Густаву было тридцать лет, и он, подобно своему хозяину, пережил отступление из Москвы, счастливо отделавшись всего лишь обморожением одной ступни, из-за чего теперь хромал. Он был рад вернуться к работе и отнесся к переезду в замок с энтузиазмом, которого маркиз никак от него не ожидал.

— Мне нравится за городом, месье, — сказал Густав, — а когда вы снова сможете держаться в седле, здешняя жизнь и вам понравится гораздо больше, чем парижская.

Маркиз понимал, что таким образом слуга просто сглаживает тот факт, что Париж ему не по карману: когда жизнь вернулась в привычную колею, в столице все стало очень дорого.

Красавицы Парижа, которыми восхищалась вся Европа, ожидали, что их расположения будут добиваться при помощи невиданной расточительности, что могли себе позволить только недавно разбогатевшие.

Аристократы Ancien Regime, подобные Жан-Пьеру, старались поддерживать хотя бы видимость благополучия и не могли тратить деньги на что-либо экстравагантное или ненужное.

Маркиз понимал, что вынужден будет всю жизнь перебиваться имеющимися у него скудными средствами и что возможность жить в замке бесплатно — это удача.

Абсолютно все в этом здании приводило Жан-Пьера в тяжкое уныние, и он в какой-то степени жалел, что является его хозяином. Замок был слишком большим и угнетающим, особенно сейчас, когда маркиз плохо себя чувствовал.

Жан-Пьер окинул взглядом стены с облупленной штукатуркой, треснутые окна и спросил себя, с чего начать, чтобы сделать замок приютом больного человека.

Маркиз долго сидел на скрипящем стуле.

Он чувствовал себя совершенно разбитым, а рана причиняла боль, какой он уже давно не испытывал.

Жан-Пьер решил лечь в постель, и ему стоило труда подняться по лестнице, ковер которой остался на месте, поскольку был слишком обветшалым, чтобы его стоило красть.

Маркиз шаткой поступью пошел по широкому коридору, ведущему в спальню хозяина дома, которая, как отметил месье Бове, была более-менее пригодной для жилья.

Маркиз с благодарностью заметил, что смотритель перетащил в спальню сундук, который не попался под руку ворам, и несколько стульев, требующих починки.

Огромная кровать с изголовьем, на котором был вырезан герб де Кастильонов, осталась нетронутой, и маркиз увидел, что Густав застелил ее бельем, привезенным еще из Лондона. Оно было оторочено кружевами и выглядело немного нелепо на фоне ободранных стен.

Те были подпорчены сыростью, равно как и расписанный по центру потолок.

— Я так устал, Густав, — вздохнул маркиз, входя в комнату, — и должен прилечь.

— Немедленно ложитесь в постель, — твердо сказал Густав. — Все это было для вас чересчур, и, как я говорил перед отъездом, надо было остаться в Париже чуть дольше, какой он ни есть дорогой.

— Слишком дорогой для меня, — ответил Жан-Пьер.

Он почувствовал, что у него кружится голова, и ничего больше не говорил, пока Густав раздевал его и помогал улечься в постель.

Густав дал маркизу выпить лекарство, которым снабдил его врач перед выпиской из больницы.

— Если боль будет нестерпимой, — сказал тот, — выпейте шесть капель с небольшим количеством воды. Когда проснетесь, боль обязательно пройдет или стихнет.

Поскольку маркиз твердо решил поправиться, он не притрагивался к наркотическому зелью, пока был в Париже. Однако теперь выпил его с благодарностью.

Откинувшись на подушки, он закрыл глаза.

Густав с некоторым трудом задернул шторы, чтобы защитить комнату от вечернего солнца. Это были не те занавеси, которые шились для комнаты хозяина. Те уже давно исчезли, поскольку были сделаны из дорогого темно-красного бархата.

А эти были из числа тех штор, которые остались внизу. Хотя они и не подходили по размерам к окнам, какую-то часть света все-таки задерживали.

Густав стал приводить в порядок одежду хозяина. За этим занятием он решил, что сегодня нет нужды готовить молодому маркизу ужин. Он не станет просыпаться, чтобы его съесть.

Жан-Пьер спал до утра и проснулся с сухостью во рту и легкой головной болью.

* * *

Однако он с облегчением отметил, что плечо болит не так сильно, как накануне вечером.

Тем не менее желания вставать у него не возникло. Жан-Пьеру хватило благоразумия понять, что он страдает оттого, что сделал слишком много за слишком короткое время после выписки из больницы.

«Поскольку кроме бедности, упадка и непаханной земли смотреть не на что, — подумал он, — я останусь в постели».

Жан-Пьер боялся остаться на всю жизнь калекой, боялся никогда больше не сесть верхом на лошадь, о чем говорил Густав, и испытывал глубокий страх перед невозможностью передвигаться без посторонней помощи или поддержки.

Пока что он отказывался пользоваться при ходьбе тростью, однако равновесие держал с трудом.

Маркиз понимал, что, если встанет сейчас с кровати, может упасть на пол.

Густав зашел его навестить, как уже неоднократно делал сегодня, каждый раз находя хозяина крепко спящим. Теперь же он согласился с маркизом, что будет глупо с его стороны покидать постель.