Мотылёк - [3]

Но Мотылёк каждый раз возвращался к нему, и лицо молодого человека расцветало. Голос его был полон ласки, он говорил с лихорадочным возбуждением, неожиданно для самого себя отпускал удачные остроты и пересыпал свою речь стихами. Его почтительность, в соединении с его прекрасною наружностью, произвела на Мотылька впечатление.

Между тем зал всё пустел. Жандармского адъютанта уже не было. Дон Кихота, который вздумал стать кверху ногами, выводили, и он кричал:

– Хорошие порядки! Либе-р-ально! Н-нечего сказать! После этого – где свобода л-ли-личности?

Дурак глядел на эту сцену и робко позванивал бубенчиками. «Ночь» в красных лентах подошла и пожала Раковичу руку на прощанье. За столиками между колоннами и в амбразурах окон ужинали.

– Однако, таинственная маска, – сказал Ракович Мотыльку, – ты слишком много молчишь! Какой талисман откроет твой ротик? Может быть, крылышко цыплёнка будет счастливее меня? В самом деле, Мотылёк, не хочешь ли скушать чего-нибудь?

Маска молчала.

– Ты одна здесь?

Она утвердительно кивнула головой.

Он повёл её за собою, и они поместились в углублении окна. Лакей, который знал Раковича, ибо каждый раз получал от него рубль, мгновенно подал ужин. Ракович был секретарём съезда мировых судей, но его считали все богатым аристократиком – так он бросал деньги зря; и он пользовался всюду кредитом.

Мотылёк съел немного белого соуса и несколько раз прихлебнул из бокала. Вино понравилось Мотыльку. Во время еды и питья гантированная ручка придерживала кружево атласной полумаски, и Ракович видел, как там двигается остренький подбородок, нежный и розовый как мышиная мордочка.

– Ах, какой у тебя подбородочек, Мотылёк! Подними выше маску! – сказал Ракович, у которого глаза слегка подёрнулись маслянистой влагой и от выпитого вина, и от близости этого загадочного Мотылька, несомненно летящего прямо на огонь.

Но Мотылёк, вместо всякого ответа, шумно уронил вилку и, пугливо съёжившись, подвинулся в глубину окна, к Раковичу.

– Пустите! – послышался голосок девушки. – Пожалуйста, пустите меня сюда! Заслоните меня собой!

– Наконец-то! – весело вскричал Ракович, исполняя просьбу Мотылька. – А я уж стал думать, что ты совсем немая… Но что с тобой? Ты вся дрожишь?

– Ничего.

Она взяла бокал и поднесла к губам.

– Для храбрости? На тебе ещё… Это лёгкое винцо…

– Ах, Боже мой! Он видит меня! Он пристально смотрит сюда! Я нарочно пью, чтоб он не догадался, что это я! А он догадывается. Он такой хитрый и проницательный! Я ваша дама, слышите. И если он подойдёт и спросит, кто это с вами, скажите: сестра. Слышите?

– Да кто он? Ты пей больше, Мотылёк, так он не догадается. Неужели ты замужем? Боишься мужа?

– О, нет, я не замужем.

Она стала спокойнее, но через минуту снова заволновалась, и её тревога сообщилась Раковичу.

– Ты боишься вот того господина в рыжих усах, маленького?

– Да… Ах, уехать бы отсюда! Не оставляйте меня, проводите в переднюю…

– Не бойся. Я скажу сейчас, чтоб он не смотрел так на тебя. Я прогоню его. Но прежде шепни – кто он?

– Не подходите к нему, нет, не подходите! Вы всё испортите! Он…

– Ну, кто он?

Она замерла под взглядом маленького господина в рыжих усах и молчала как птичка на которую смотрит удав. Вдруг маленький господин отвернулся, и она ожила. Она схватила Раковича за руку и шепнула:

– Проводите теперь. Он больше не глядит. Ах, какое счастье! Он, кажется, решил, что это не я!

Ракович сделал знак лакею, что означало: «запиши, братец, за мной!», и они направились в переднюю.

Но едва только были разысканы шубы, и Ракович накинул на свою даму драповую ротонду, как она опять съёжилась и ухватилась за его руку обеими руками.

– Пожалуйста, не бросайте меня, довезите… Надо сыграть роль до конца. Он стоит здесь. Вот он направо. Положительно, он догадывается. Ах, скорей же, скорей!..

Когда они вышли на крыльцо и сели в извозчичьи санки, она стала говорить тоном школьницы, без передышки, как бы желая вознаградить себя за продолжительное молчание в зале:

– Он по ротонде мог узнать меня. Серая ротонда, отделана серым атласом, а кроме того, этот оренбургский платок. Прикажите ехать к Остапенкам. Я у них гощу. Они премилые люди, и мне у них лучше, чем у родных – я вам правду скажу. Вот видите, этот господин может очень повредить мне у наших. Наговорит всего! А я, действительно, нехорошо сделала, что поехала на маскарад. И ещё хуже, что вино пила. Знаете, шампанское действует на голову… Ну, что, как он догадался? Скверная история! Он такой!.. У него муха в носу!.. Вы смеётесь? Да, муха в носу. Он, как станет говорить, в носу так и жужжит: «ж-ж-з-з-и». Представьте, однако, он мой жених! Мне стыдно признаться. Но мы живём только на папашину службу, а у него денег много, он ростовщиком был, говорят. Мамаша на коленях попросила, чтобы я согласилась; я, дура, и согласилась. Ну, теперь жалею, да уж поздно. Уж если раз слово дать, то трудно на попятный двор.

Она опять схватила его за руку.

– Боже мой, посмотрите, кто едет за нами?

Ракович посмотрел.

– Право, не знаю… Неужели он?

– Он! У него острая шапка!

– Да чёрт с ним!

– Ах, что вы! Теперь уж Бог знает, что выйдет. Я умираю от ужаса. Но может это случай, что такая шапка. Прикажите повернуть направо.