Мотылек, который топнул ногой - [3]
Он забыл про цариц, он забыл про Зверюгу, выплывшую из морской глубины, он забыл про свое хвастовство. И Балкида, стоя за деревом, тоже смеялась, потому что ее возлюбленному было так весело.
Но вот Мотылек, раздраженный, взволнованный, снова спустился под камфорное дерево и сказал Сулейману-ибн-Дауду:
— Она хочет, чтобы я топнул. Она хочет поглядеть, что из этого выйдет. О, Сулейман-ибн-Дауд, ты же знаешь, что у меня ничего не получится! И теперь она уже никогда не поверит ни одному моему слову и будет смеяться надо мной до конца моих дней.
— Нет, о брат мой, — сказал Сулейман-ибн-Дауд, — этого не будет, уверяю тебя.
И он повернул на пальце кольцо (только для того, чтобы помочь Мотыльку, а не для того, чтобы похвастаться своим всемогуществом), и в мгновение ока четыре огромных Джинна возникли перед ним из-под земли.
— Рабы, — сказал Сулейман-ибн-Дауд, — когда этот господин, что сидит у меня на пальце (там сидел хвастливый Мотылек), топнет левой передней ногой, сделайте так, чтобы разразилась гроза, грянул гром и этот дворец и все эти сады сгинули с глаз, исчезли. Когда же он топнет опять, осторожно поставьте их на прежнее место.
— Теперь, о брат мой, — сказал он Мотыльку, — отправляйся к жене и топай в свое удовольствие.
Мотылек подлетел к жене, которая все это время кричала:
— Что же ты не топаешь? Топни! Ну, топни же! Топни!
За оградой, окружавшей дворец, Балкида увидела четырех Джиннов и сказала:
— Наконец-то Сулейман-ибн-Дауд для спасения Мотылька сделает то, что давным-давно должен был сделать для собственного спасения: угомонит этих сварливых цариц.
Мотылек топнул. Джинны подхватили дворец и сады и унесли их по воздуху за тысячу миль. Послышался страшный гром, и небо стало чернее чернил. А Бабочка летала во тьме и кричала:
— О, я больше не буду браниться! И зачем я подстрекала его! Мой любимый, мой милый муж, возврати назад и дворец, и сады, и я больше никогда не стану перечить тебе!
Мотылек и сам испугался не меньше своей жены, а Сулейман-ибн-Дауд хохотал так, что в первую минуту даже не мог прошептать Мотыльку:
— Топни опять, о брат мой, верни мне мой дворец, о великий волшебник!
— Да, верни ему дворец! — воскликнула жена Мотылька, которая летала во тьме, как ночная бабочка. — Верни ему дворец и не занимайся больше таким ужасным чародейством!
— Ладно, дорогая, так и быть! — сказал Мотылек, всячески стараясь придать себе храбрости. — Вот видишь, что получилось оттого, что ты придиралась ко мне. Понятно, я лично нисколько не беспокоюсь о том, вернется ли дворец или нет, такие дела для меня не впервой, но из уважения к тебе и к Сулейману-ибн-Дауду я не возражаю против того, чтобы все воротилось на место.
И он топнул еще раз, и в ту же секунду Джинны без единого толчка водрузили и сады и дворец на прежнее место. И все было по-прежнему. Темно-зеленая листва апельсиновых деревьев ярко сверкала на солнце, фонтаны играли меж алых египетских лилий, птицы пели как ни в чем не бывало, а Бабочка лежала на боку под камфорным деревом. Крылышки у нее трепетали, и, задыхаясь, она повторяла:
— Прости меня! Я больше не буду!
Сулейман-ибн-Дауд так смеялся, что с трудом мог вымолвить слово. На него напала икота. Изнемогая от смеха, он протянул Мотыльку палец и сказал:
— О великий волшебник, что из того, что ты возвратил мне дворец, если веселье, которое ты мне доставил, сведет меня сегодня же в могилу?
Тут раздался страшный шум, потому что из дворца выбежали все девятьсот девяносто девять цариц и стали пронзительно кричать, и визжать, и звать своих малых детей. Они бежали по мраморной лестнице, спускавшейся вниз от фонтанов, — сто женщин на каждой ступени.
Премудрая Балкида выступила величаво вперед, встретила их и сказала:
— Чего это вы так испугались, царицы?
Они же стояли на мраморной лестнице — сто женщин на каждой ступени — и кричали:
— Чего мы испугались? Это всякому ясно! Ведь мы жили себе поживали в своем золотом дворце, и вдруг наш дворец исчезает неизвестно куда, и мы попадаем в кромешную тьму, и над нами грохочет гром, и Джинны и Африды шныряют во тьме! Вот чего мы испугались, о царица цариц, и мы чрезвычайно испуганы нашим испугом, ибо это самый страшный испуг из всех испугов, какие приводилось нам испытывать за всю нашу жизнь.
Тогда Балкида, Прекраснейшая царица, любимейшая из всех жен Сулеймана-ибн-Дауда, почти столь же премудрая, как сам Сулейман-ибн-Дауд, сказала:
— Ничего особенного не произошло, о царицы. Просто Мотылек пожаловался на свою жену, которая ссорилась с ним, а Сулейману-ибн-Дауду захотелось научить ее кротости и вежливой речи, ибо это считается добродетелью среди мотыльковых жен.
И тогда встала египетская царица, дочь фараона, и сказала:
— Наш дворец нельзя вырвать с корнем, как порей для какой-нибудь ничтожной букашки. Нет! Сулейман-ибн-Дауд, должно быть, уже скончался, и земля сотряслась от горя, и загремели небесные громы, и на землю спустилась тьма.
Тогда Балкида, не поднимая глаз, поманила к себе пальцем эту дерзкую царицу и сказала ей, да и всем остальным:
— Вы можете пойти и поглядеть.
Они спустились по мраморной лестнице широкими рядами — в каждом ряду была сотня цариц — и под камфорным деревом увидели премудрого царя Сулеймана-ибн-Дауда, все еще изнемогавшего от смеха. Он сидел и покачивался взад-вперед, и на одной руке у него была Бабочка, а на другой Мотылек. И царицы услышали, как он говорит:
