Мотив вина в литературе - [47]

Образы питья и еды не ограничиваются только своей утилитарной функцией утоления жажды и голода. Наследуя лучшие традиции восприятия этих образов в русской, западноевропейской, восточной культурах, Искандер тоже связывает их с высшими человеческими способностями. Образы еды и питья выступают в его творчестве в качестве символов единения людей, общего начала, противостояния распаду. Кроме того, в современном, неустойчивом мире, где царит «болезнь века — комплекс Пизанской башни» (когда все должно рухнуть и все почему-то держится), автору особенно дороги моменты соединения близких по духу людей за дружеским столом, олицетворяющим идею свободы, прочности, равенства. Эту мысль раскрывает, в свойственной ему манере, герой новеллы из романа «Сандро из Чегема» бармен Адгур: «Я видел одно прекрасное в этом зачуханном мире — это мужское товарищество, и за это выпьем. Потому что человеку же-ла-тель-но, чтобы в жизни было одно такое маленькое вещество, которое никто не может ни купить, ни продать! И за это вещество мы выпьем!» (Т.3. С.462). Пир, вино, товарищество превращаются в нечто бесценное, надвременное, противостоящее духу современного торгашества.

Традиционно вино принято связывать с понятием сакрального (вакханалии, Причастие) и в качестве этапа самопознания личности, когда под воздействием божественного напитка осуществляются скрытые возможности человека. Эти факторы оказывают влияние на творчество писателя. В первом случае можно говорить о присутствии дионисийско-вакхической и христианской традиций. Во втором ощущается сильное влияние восточной традиции, идущей от Хафиза и Хайяма, когда вино соотносится со знанием, творчеством. Это то божественное опьянение души, воспетое великими греческими и персидскими поэтами, которое дает человеку возможность на какое-то мгновенье погрузиться в особое состоянии бытия, обычно присущее богам. Поэтому заглавного героя романа «Сандро из Чегема» называют Вечным, Главным Тамадой. Сам же дядя Сандро, лукаво поглядывая на небо, Главным Тамадой считает Всевышнего. Наделяя Бога и Сандро одинаковыми эпитетами, автор тем самым подчеркивает значимость, божественность «ремесла» последнего. Поэтому Вечный тамада (так дядя Сандро сам нередко определяет собственную значимость) является носителем особого знания, особой мудрости, с их помощью он «творит» тот образ застолья, который представляется ему наиболее уместным.

Следует отметить, что только во время коллективного застолья властвует пиршественный максимализм в устойчиво раблезианской традиции (охотник Тендел умер на собственном столетии из-за того, что переел; соперник дяди Сандро в искусстве вести застолье лопнул от чрезмерного количества выпитого им вина и т. д.). В повседневной жизни абхазский стол достаточно непритязателен, нет культа еды, часто чегемцы ироничны по отношению к пище. Вино, по мнению героев Искандера, существует не для помутнения разума, а для того, «…чтобы приближать то, что приятно душе, и отдалять то, что ей неприятно. А те, кто говорят, что это нехорошо, пусть придумывают такое средство, чтобы человек иногда мог отдалять от души то, что ей неприятно, и приближать то, что ей приятно» (Т.3. С.281).

В связи с такой концепцией образ вина, как важная пиршественная компонента, осмысливается писателем двойственно. В новелле «Путь из варяг в греки», не входящей в «Сандро из Чегема», но по всей атрибутике намекающий на связь автора-героя с романом, читателю предлагается поговорить о вине, о «сильных и слабых свойствах этого напитка» (Т.1. С.437).

Все произведение посвящено мотиву вина, его амбивалентности, поэтому оно построено по принципу контраста: в первом сюжете-воспоминании вино поставлено на высокий пьедестал, оно способно «приближать хорошее», быть мощной объединяющей силой. Время действия: холодный зимний вечер, место — абхазский горный аул. Здесь вино включается в следующий, столь излюбленный Искандером, ряд этических доминант: «дом», «уют», «товарищество», «кровное родство», «праздник». Первое настоящее «свидание» автора с вином представляет собой сакральное действо, это похоже на некое таинство соприкосновения с вечностью, Даже запах посуды — «ветхий». Он чувствует себя маленьким египетским звездочетом, которому повезло получить любовное послание от самой Клеопатры. Он называет вино «мерцающей драгоценностью», а само опьянение — «чудесным сном». Опьянение позволяет юному герою угадывать за каждым движением, звуком близких более глубинный смысл: «Вот тетушкины пальцы зашлепали по ситу, вот звякнули в шкафу тарелки… — и все эти звуки, я чувствую, означают не только приближение ужина, а что-то большее…уют домашнего очага, древнюю песню вечернего сбора <…> А потом я слышу, как хозяйские дети, брат и сестра моют ноги в тазу. И опять это обозначает что-то большее, чем боязнь испачкать постель, может быть, означает извечное возвращение детей под родительский кров» (Т.1. С.443–444)

Во втором сюжете вино становится зловещим образом, превращающим человека в тупое животное. Время действия то же: холодный зимний вечер, место — московское Садовое кольцо. Такое пространственное разделение отражает разность мироощущений двух «микрокосмов»: Москвы и Родины автора-повествователя, психологии «бездомья» и этики «дома». Это противопоставление прямо связано с мотивом вина. Встретив в огромном городе до безумия пьяного человека, автор настоятельно предлагает ему идти домой. «А где дом? — спросил он… язвительно. <…> — Не знаю, — сказал я, обдумывая, как быть дальше. <…> — Э-э, — протянул он, как бы придавая моему незнанию универсальный смысл» (Т.1. С.446).