Мост - [3]

Вдруг пошёл, просыпался с неба, мелкий крупенистый снег. Поднялся ветерок — несильный, но ледяно–обжигающий. Снежная крупа покалывала лицо, норовила попасть в глаза. Видимость сильно уменьшилась. И хорошо и плохо. Тебя не сразу разглядят, но и ты можешь кого‑то не увидеть.

В караульной яме, в десяти шагах от моста, сидел человек в изношенной и грязной солдатской форме, в прожжённой шинели. Совсем ещё молодой, бледный, замёрзший так, что сознание его, наверное, сузилось в точку. Какой уж тут караул — собственную жизнь не прокараулить бы!..

Когда голова Мелькима свесилась над краем ямы, когда он заскрёб руками, переваливаясь внутрь, а из‑под пальцев его посыпалась вниз мёрзлая земля, солдат поднял голову. Потухшие глаза его враз расширились, наполнились сознанием и ужасом.

— Гоблин! — закричал он.

Вернее, ему, наверное, казалось, что он закричал. А на самом деле его простуженное сипение вряд ли было слышно дальше, чем в трёх шагах. Уродливое — такое белокожее и тонкое, голубоглазое — лицо со слишком длинным носом, с полоской пшеничного цвета усиков над верхней губой, перекосилось от страха. Посиневшие губы тряслись от холода и ужаса.

Мельким скатился к нему в яму. Сил, чтобы сразу броситься на врага, уже не было, поэтому мальчик замер, прижимаясь спиной к мёрзлой земле, тяжело дыша, выставив нож вперёд. Солдат сидел напротив, сжимая в руках ружьё с примкнутым штыком, и во все глаза глядел то на темнокожее, волосатое, плосконосое лицо невесть откуда взявшегося гоблина, в его красновато–зелёные глаза, то на синеватый клинок в лохматой руке. Был он молод — юнец ещё совсем, года на три–четыре старше Мелькима. Был он слаб и напуган до полной потери ориентации. Зубы его стучали от холода и волнения.

— Гоблин! — прошептал он ещё раз. И потом, вспомнив: — Тревога!

Но никто не мог услышать и не услышал его «крика».

— Ат кокор, тувлюк! — прошептал ему Мельким, накапливая силы для броска. — Молчи, баран!

Солдатик наконец сообразил — дёрнул ружьё, поворачивая его к Мелькиму штыком. Потянул собачку, но замёрзший палец соскальзывал и был слишком слаб, чтобы взвести застывший курок. Мельким перехватил рукой обжигающий холодом ствол, отвёл в сторону. Потом оттолкнулся спиной от земляной стены и повалился вперёд, на противника, целя ножом в горло. Солдат подался назад, отстраняясь, отворачиваясь, испуганно косясь на смертоносное синеватое жало–остриё.

Удар пришёлся в шею, низко, у самого воротника шинели. Отворилась кровь. Солдат застонал, повалился на бок, бросая ружьё и зажимая рану. Тогда Мельким ударил его ножом, не примеряясь, куда‑то в бок.

Потом с трудом разжал руки обмершего юнца и припал губами к ране на шее, потянул в рот, всасывая, тёплую, какую‑то маслянистую, кровь. Она была солёно–сладкой и остро пахла жизнью.

Сделал глоток. Потянул ещё.

И тут же отвалился от человека, упал на колени, сгибаясь в три погибели, исходя бесплодными рвотными спазмами. Солдат задрыгал ногами, вжимаясь в земляную стену, одной рукой закрывая рану, другой хватаясь за брошенное ружьё, постанывая от боли в боку. Удар Мелькима вышел слабым, но шинель и гимнастёрку таки пробил. Острый кончик вошёл между рёбер, но дальше уже не продвинулся. Однако боль казалась сейчас солдатику невыносимой. На глазах его выступили слёзы.

Мельким обессиленно повалился рядом с ним, всем телом падая на ружьё, прижимая его к земле.

Оба замерли, не в силах сделать больше ни движения, только глядя друг другу в глаза, дрожа от холода.

— Уйди, а? — неуверенно произнёс солдат через несколько минут.

Мельким разумеется ничего не понял.

— Иш терек! — прошипел он. — Не разговаривай!

— Я не буду стрелять, — продолжал солдат. — Уйди только.

— Ат кокор, ак мадал, перекке, — ответил Мельким, поднося к лицу солдата лезвие ножа. — Молчи, а то убью сейчас же.

Солдат испуганно покосился на подрагивающее в обессиленной руке остриё, закрыл глаза.

Мелькима мутило от вкуса крови во рту; желудок, вывернутый наизнанку бессильной рвотой, сжался в кулачок и подрагивал. В ослабевшее сознание из застилающего его бредового тумана проникали смутные страшные образы — духи гор, наверное, шутили свои невесёлые шутки.

Через несколько минут они оба, человек и гоблин, спали беспробудным сном.

Проснувшись, Мельким прямо возле своего лица увидел длинный бледный нос солдата. Во сне они, наверное, инстинктивно потянулись друг к другу, прижались, пытаясь хоть как‑то согреться. Ныло лежащее на ружейном стволе плечо.

Занимался рассвет. Начавшийся ночью снег покрывал их тела слоем в палец толщиной. Потеплело. Вот–вот над вершиной Каратрога поднимется солнце.

Мельким прислушался к дыханию солдата — дышит ли. Солдат дышал. Жив. Рана на шее покрылась коркой запёкшейся крови.

Надо было подниматься и убивать его. Потом выбираться из ямы и идти резать всех живых, сколько успеешь и сможешь. Убьют самого, конечно. Но другого исхода позор Мелькима и не достоин — проспал, предался слабости, не сделал того, что должен был сделать. Теперь враги, сколько бы их ни было, пройдут мост, двинутся к коголу.

— Мама… — услышал он возле самого уха слабый голос солдата.