Мост - [48]

— Думаешь, я вырс?[23] Нет, я чуваш, только немного забыл чувашский язык, — решил незнакомец успокоить Тражука. — Ничего, за дорогу вспомню. Ты мне отвечай по-чувашски, пойму. Дорогу знаешь? Ну, если не знаешь, лошадь довезет. Да и я не забыл еще дороги на родину. Не горюй, доедем.

По пути солдат рассказал о себе, перемежая русскую речь чувашскими словами. Он назвался Осокиным, братом Тимрука. Звали его, мол, Михаилом, по-чувашски Мишши. В солдаты ушел давно, когда Тражук был маленьким.

Скоро солдат угомонился, поднял воротник тулупа и завалился набок. Не понукаемая лошадь шла шагом. Тражук, преодолевая дремоту, лениво вспоминал город — там он побывал впервые.

Улицы прямые, как струны на балалайке. Деревянные, крашеные дома с крылечками складываются в кварталы — ишь какое слово! Как называется дощатый настил вдоль домов — не выговоришь. Каждый двор обнесен забором, за ним — злые собаки. Главная улица вроде и не шире других, а какая-то нарядная. Тут уж дома каменные, двухэтажные. Ворота железные. Нижние окна — иные побольше ворот, из толстого стекла, а за стеклом разные товары. Тражук целый день ходил по улице, глазел на людей, читал вывески. И вдруг на одной: «Бакалея. И. Д. Половинкин». Так вот где живет жених Наташи Черниковой Виктор Половинкин.

Долго стоял парень в лаптях возле открытой двери, что вела на второй этаж, все вроде ждал — сбежит по ступенькам Виктор Половинкин с револьвером в руке и начнет стрелять, как когда-то в письме обещал… И вдруг заскрипели ступеньки. Тражук отпрянул, спрятался за телеграфный столб. Услышал веселый женский смех. Мужской молодой голос. На улицу из двери выскользнула молодая женщина. Оглянулась, махнула рукой, прошелестела что-то вроде «адю» и зацокала по тротуару каблуками желтых башмачков. Тражук обомлел. Да это же дочка Пулькина, хозяина заезжего двора!

Чудной народ в городе! По снегу и мужчины и женщины в башмачках шастают, или, как Румаш говорил, в штиблетах. А эта, как ее… Сафо, кажется, чуднее всех. Но красивая, как сказка. Ученая, гимназию кончила, а лепечет по-детски. К отцу: «папуля», мать — «мамулей» кличет. А папуля и мамуля на городских-то не похожи, хозяин совсем как мужик из Сухоречки.

Но Сафо! И чудится Тражуку, что городская красавица к нему под заячий тулуп залезла, шепчет: «Трофим Петров, я люблю тебя. Забудь холодную Уксинэ. А Виктора я не люблю, у него невеста есть».

И вот они уже на салазках — Трофим Петров и Сафо Пулькина! Катятся с горки. Салазки опрокинулись, Тражук уткнулся носом в снег…

— Ах ты, эсреметь! Возница называется. Да что ты дрыхнешь с вожжами в руках! — весело укоряет солдат.

— И не спал я вовсе, — оправдывается Тражук, залезая в сани. — Это под гору буланый понес. Сытый, шуйтан, весь день овес жрал.

— Ври больше. Я проснулся, видел, как ты носом клевал!

Дорога пошла в гору. Солдат выпрыгнул в снег.

— Немного разомнусь. Вожжи крепче держи!

Коню, видать, наскучило плестись шагом — дорога выпрямилась, он норовил удариться в рысь.

— Ну-ну, не балуй! — Тражук натягивает вожжи.

— Не держи. Догоню, не бойся! — кричит солдат.

Буланый рванул. Солдат успел прыгнуть в сани.

— Были, браток, и мы рысаками, — сказал непонятно, вырвал вожжи у Тражука. — Слазь! Сидишь всю дорогу, как улбут. Вытряхивайся из тулупа. Чаю мало пьешь, до ветру не просишься!

Хорошо! Ветер стих. Выглянуло неласковое зимнее солнце. Тражук бодро шагает за санями: «На брата похож солдат-то. Веселый». А Михаил гикнул, хлестнул коня кнутом и крикнул:

— Догоняй! А не догонишь, иди пешком.

Тражук опешил. Кинулся за санями: «А черт его знает, что он за человек. Вдруг какой-нибудь конокрад». Помчался следом, догнал, осталось только ухватиться за спинку санок. Протянул руку и растянулся на дороге.

Солдат с хохотом и гиканьем гнал лошадь дальше. Сердце Тражука колотилось так, что вот-вот выпрыгнет из-под задымившейся паром шубейки. Санки скрылись за поворотом. Тражук поплелся по опустевшей дороге. «Отец пропал из-за собственной лошади. Теперь я пропадаю из-за чужой. Что делать? Дурак, доверился проходимцу».

Добрел к повороту и засмеялся от радости. У кустов стоял буланый, раздувая дымящиеся бока. Солдат сидел на облучке задом наперед.

— Слабо тебе против меня, но бегать можешь! Только нет у тебя сноровки. Дышать не умеешь. Я вдвое тебя старше, но куда тебе до Михайла Осокина! Все мы сделали хороший проминаж: и я, и ты, и буланый.

Тражук окончательно уверился, что солдат — родной брат Тимрука. Такой же шутник. Но когда они снова устроились в санях рядом, солдат, вдруг став серьезным, принялся расспрашивать про деревенских. И тут Тражук подумал, что Михаил не такой уж ветродуй, как дядя Тимрук. «Уж не чувашский ли это Радаев? Вот было б дело! У Илюши — дядя Коля, а у нас — дядя Миша». Когда Тражук упомянул, что провожал Семена на губернский крестьянский съезд, солдат не на шутку разбушевался.

— Ах ты, рогатый шуйтан. Растяпа! Дубина стоеросовая! Почему мне в городе не сказал? Я бы Симуна накачал! — и солдат даже обернулся, как бы прикидывая, далеко ли они отъехали от города, может, вернуться!

— Ты сам виноват, Мишши пичче, — возразил удрученный Тражук. — Не спросил ничего. Залез в сани и закричал: «Поехали». Чего ж теперь-то ругаешься?