Мост - [24]

Яркий электрический свет заливал игрушечную кухню, а занавесок не было, и стойкое, граничащее с уверенностью чувство, что человек, одиноко сидящий на холодной скамейке, смотрит в мое окно, посетило меня.

Не знаю почему, но я испугался. Вероятно, мои нервы просто устали от праздника. Быстро отступив от окна, я щелкнул кнопкой выключателя. Потрепанное отражение исчезло — я сделался невидимым.

Еще одна бутылка шампанского появилась в моих руках. На этот раз я вытащил пробку аккуратно, стараясь не шуметь.

Придвинул табурет к подоконнику и сел. Площадь лежала подо мной как на ладони: белый прямоугольник, окаймленный асфальтом. Унылые серые плиты жилого массива обступали этот прямоугольник. Колючие зимние звезды красиво мерцали. Из открытой форточки тянуло прохладой, но я ничего не замечал, пытаясь осторожно рассмотреть сидящего на скамейке. Мешало расстояние, но то, что это женщина и женщина молодая, я понял сразу. На ней была короткая шубка из какого-то светлого меха и белая вязаная шапочка. Только безосновательная уверенность в том, что минуту назад женщина смотрела в мое окно, подсказывала мне, что она жива, что это не скульптура, появившаяся здесь в мое отсутствие.

Добрых двадцать минут сидел я в темноте, наблюдая и слыша лишь мерное гудение холодильника.

Ее скульптурная неподвижность сбивала меня с толку и начинала беспокоить, я похлопал по карманам. Вспомнил, что оставил сигареты на комоде, возле телевизора.

В кухню я вернулся через две минуты не больше. Скамейка была пуста, и на всей площади, и в отдалении, среди серых домов я не смог различить ни единого человека.

Помню, как я неторопливо, задумчиво курил, глядя сквозь стекло на мертвую безлюдную площадь, и какое-то непонятное жуткое одиночество ощутил я в те короткие минуты. Словно весь город, посреди которого я сидел на табуретке, состоял из таких вот мертвых заметенных снегом улиц и площадей.

Я всматривался в этот снег, и порой мне казалось, что я вижу тропинку. Может быть, даже не тропинку, а тонкую цепочку следов, ведущих от той скамейки в темные дворы. Еще я припомнил, что мне хотелось выйти на улицу, но я не решился. Тогда я внушил себе, что это обычное проявление здравого смысла.

Брести по снегу в шесть часов утра, искать следы неизвестной женщины — что может быть глупее? Но теперь я догадываюсь, что попросту испугался. Испугался этой тишины и этих бледных фонарей, и того, что, добравшись до скамейки, обнаружу снежное покрывало, не смятое ничьим прикосновением.

Потом был рассвет.

Люди ходили через ожившую площадь, и я отчетливо видел тропинки, рассекающие белый прямоугольник. Было еще шампанское, и были гости, вернувшие мне телефон, с которым я мысленно попрощался. Мы выливали, ели и смеялись, хотя мне вовсе не хотелось смеяться.

После было несколько тоскливых рабочих дней, вслед за которыми пришел короткий двухнедельный отпуск, столь ожидаемый и столь разочаровавший своей удручающей пустотой. Не знаю, чего я хотел от этой свободы, но уж точно не отвратительного, доводящего до отупения мерцания телеэкрана и не глупых вечеринок, после которых в зловещей тени одиночества становилось особенно холодно и неуютно.

После одной из таких вечеринок, затянувшейся до глубокой ночи, случилась неприятная вещь.

Последний гость, пошатываясь, ушел к ожидающему у подъезда такси приблизительно в четыре часа. Я разделся и, потушив свет, лег под одеяло. Было очень тихо. Только настенные часы загадочно тикали в темноте. Сначала мне нравился этот стук, а потом он начал сводить меня с ума. Я лежал и слушал сухой, равнодушный стук, и мне стало казаться, что это не секунды, а годы сыпятся на пол, превращаясь в безликую архивную пыль. Я почти физически ощутил, как жизнь уходит из тела, словно тепло из заброшенного дома с выбитыми оконными стеклами.

Я встал с кровати, включил свет и, сняв часы с маленького шурупа, вытащил из них батарейку. Забрался назад в постель и понял, что продолжаю слышать неумолимое насмешливое постукивание. Сердце стучало в грудной клетке, и эти удары были куда чаще, чем четко выверенный ход часового механизма. Конечно, я знал, что жизнь тоже висит на маленьком шурупе и ничего не стоит вытащить батарейку из нее, но утешения это знание не принесло.

В холодильнике еще оставалась пара бутылок пива. Я открыл первую, сделал несколько шумных глотков и, сунув в рот сигарету, сел у окна. Поглядел на всегда одинаковую, безлюдную площадь. На самой дальней скамейке неподвижно сидела женщина в короткой белой шубке и белой вязаной шапочке. И вновь, как и второго января, я почувствовал ее взгляд. И еще… Безусловно, это дико и необъяснимо, но я почувствовал, что у нее зеленые глаза. В те минуты, пока дымилась сигарета, я ни о чем не думал, не строил предположений. Я просто сидел и наслаждался своим страхом, явившемся ко мне в виде тонкой белой фигуры. Мысли пришли после, когда я проснулся с ноющей болью в позвоночнике. Я сидел на табурете, уронив голову на руки, сложенные на подоконнике. Лужица пива растеклась по линолеуму из опрокинувшейся бутылки. Хмурый и сырой день злобно смотрел в мое окно. Незнакомые мне люди ходили по рассекающим площадь тропинкам.