Мост через канал Грибоедова - [38]

Это был правильный ход, но следовало пойти дальше.

Сперва я назвался Афанасием. Имя пришло не случайно. Я посмотрел в зеркало и сразу понял, что именно Афанасий. На мне была накладная борода и косматый парик, полученные от учителя, и соответствующая образу одежда. Так было надо.

– Афанасий, – сказал я ему, придя на следующий день.

Он оглядел меня с головы до ног – сверху вниз и потом обратно, словно в чем-то сомневаясь, но кивнул и дал следующее задание.

Жизнь – театр. Я должен был устроить представление у мусорного бака для одного зрителя.

Не до конца пустую коробку от «Каберне» и открытую банку рыбных консервов я заранее положил в бак, упрятав в чистые полиэтиленовые пакеты.

Я доставал это из бака, якобы роясь в нем, на глазах у него, моего фронтмена – шнабмриба, шнабмиба – теперь мне знакомо было это слово, и самого шнабмиба я уже встречал – во сне, и даже в реальности – сидел с ним в кафе за одним столиком, боясь поверить случаю, – и протянуты были между нами какие-то липкие нити. И он уже подошел к своему окну на втором этаже – не мог не подойти, и смотрел на меня, я это чувствовал.

Я должен был ему запомниться в моем другом облике и запечатлеться.

Чтоб создать видимость ядовитой смеси (для силы впечатления) я смешал «Каберне» с водой, которая у меня была налита в бутылку из-под «Столичной».

Я пил и закусывал, а когда закончил, пошел к выходу, чувствуя его продолжающийся взгляд у себя за спиной. Кажется, дело было сделано.

А ночью я стоял Афанасием на мосту через канал Грибоедова, и это был длинный кошмар. Теснило в горле. Был только мост вокруг меня – спереди и сзади, справа и слева. Иногда со львами, иногда с грифонами. Они (львы и грифоны) спрашивали мое имя, я пробовал сказать, но не мог. Нужно было идти по мосту, но, не дойдя до середины, я начинал задыхаться, просыпался в поту. Так повторялось несколько раз, пока я не пробормотал, глядя в оскаленный клюв грифона: «Ипполит». И вздохнул с облегчением.

– Меня зовут Ипполит, – сказал я учителю.

80

В квартире у Носикова одна комната была маленькая и без окон. В этой комнате и прикрепили на стену картину с бурлаками.

Носиков смотрел на картину.

Впереди усердно тянули лямку негр и китаец (или это был все-таки японец) – Шмоку и Сихучиси, Носиков узнал их без колебаний, несмотря на черные всклокоченные бороды. За ними без видимых усилий следовал грузин Тулшилжихели, тоже бородатый. Следом шли остальные зулусские вожди, у всех были бороды разного размера и формы.

Всего в ватаге было четырнадцать бурлаков. Носиков вопросительно посмотрел на Ипполита.

– Одного бурлака на картине не видно в толпе, – сказал Ипполит, – это место для меня. Или для тебя, если хочешь.

– А для меня? – полюбопытствовал Жуков.

– И для тебя тоже, – кивнул Ипполит. – Бороду тебе выдали.

– А зачем борода? – спросил Носиков.

– Не спрашивай, – сказал Ипполит. – Не нами придумано.

– А как мы втроем сможем занять одно место?

– Как-нибудь разместимся, это детали.

– А что, собственно, хорошего впрягаться в лямку? – спросил Жуков.

– Это ведь не просто картина, – произнес Ипполит со значением. – Это окошко в мир, который кое в чем похож на наш, а кое в чем другом – отличен. И мы можем получить представление об этом мире, о той стране, в которой предстоит оказаться. О той державе, без сомнения, великой, – Ипполит торжественно направил вверх палец, – ибо только на просторах великой державы – представьте размах ее границ – можно увидеть как вдоль берега русской реки тянут лямку грузин, зулус и японец, а где-то в середине ватаги присутствуют также арабы, монголы, и даже представители неизвестных нам здесь народов.

– Ты, оказывается, державник, – сказал Жуков. – Ты всегда был такой или сделался после того, как стал Ипполитом?

– Всегда, – сказал Ипполит и продекламировал: – «И мы еще дойдем до Ганга, и мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя». Слыхали такие стихи? В детстве, в классе не помню каком, я долго ходил под впечатлением от этих вот строчек. И мечтал о такой именно Родине.

– А я мечтал о динозаврах, – сказал Носиков. – У меня был альбом с картинами художника Буриана. Он рисовал доисторических животных, в том числе динозавров. Игуанодон, тираннозавр, бронтозавр, диплодок – я знал эти слова наизусть. И что примечательно: в наше время эти динозавры выглядят совсем по-другому, чем в буриановское. У Буриана ящеры опираются на хвост или волочат этот хвост по земле, а сейчас даже самые крупные держат хвост навесу. Мир изменился.

– Я мечтал о Родине, протянувшейся от океана до океана, – повторил Ипполит, – и не имел на то надежды. А теперь мечта готова осуществиться, и даже более чем.

– У тебя такое желание тянуть лямку? – усмехнулся Жуков.

– А может быть, тянуть лямку, будучи подданным великой империи, с какой-то точки зрения лучше, чем на ее развалинах киснуть в болоте комфорта. К тому же никто не обязан тянуть эту лямку пожизненно. Дойдем до пункта назначения, получим расчет – и свободны. И разве я со своим, могу надеяться, умом и талантом не найду там достойное место?

– Ты так уж уверен в этом?

– Будь спокоен, я наводил справки у того, кто написал картину. Аляску там не продали. Порт-Артур наш, Босфор и Дарданеллы тоже, и не только. В Палестине пашут землю русские мужики. Верховый правитель там Жваслай Вожгожог, он же Чсоквой Кучмучум, – вы вслушайтесь. Жваслай Вожгожог – в этих словах не меньше русского национального, чем в каком-нибудь «Дыр бул щыл». А в имени Кучмучум – разве не чувствуем мы дыхание азиатских просторов? Не говоря уже о зулусском корне происхождения всех четырех слов.