Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь - [55]

— Хорошо, второй выстрел. В кого стреляете?

— В режиссера.

— Но почему?

— Контрольный выстрел.

Режиссер спрашивает актера:

— Ну, что вы делаете в этой сцене?

— Что я делаю в этой сцене?

Режиссер:

— Я первый спросил.

Столичный режиссер приезжает в провинцию ставить «Гамлета». Труппа на гастролях, и директор театра ведет режиссера в фойе посмотреть портреты актеров и по ним выбрать действующих лиц. Режиссер останавливается возле одного снимка:

— Потрясающая фактура. Какое лицо. Вот — Гамлет.

— Я вам не советую, — говорит директор.

— Да что вы? Только он должен играть в моем спектакле!

Начались репетиции. Режиссер умирает от восторга: так хорошо репетирует артист. И вот премьера. Открывается занавес, на сцене — Гамлет, который вместо шекспировского текста, начинает нести что-то невнятное: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу». Кривляется.

— Дайте занавес, занавес!

Режиссер в панике несется за кулисы.

— В чем дело? Ведь вы так прекрасно репетировали.

— Значит, так, господин режиссер. Когда вы репетировали, я вам не мешал.

Артист подходит к доске объявлений. Читает:

— Вторник — свободен, среда — свободен, четверг — свободен. Пятница — о, совсем свободен.

Было бы ужасной несправедливостью, если бы театральные анекдоты сводились только к господам артистам, режиссерам и их непростым взаимоотношениям. Такой несправедливости театр перенести не может, поскольку уважительно относится ко всем работникам сцены. Поэтому есть анекдот, например, про монтировщиков, который звучит в виде вопроса:

— Чем отличается молодой монт от старого?

Ответ:

— Молодой, когда падает с колосников, кричит: «Ё… твою мать!» А старый, когда летит, кричит: «Го-ло-вы!»

Возникает вопрос — почему именно головы, а не руки и ноги? Такой вопрос может возникнуть только у нетеатрального человека, ибо театральный знает, что на сцене нужно беречь прежде всего головы, когда меняют декорации и они гильотинами падают сверху.

Не забыты, между прочим, даже театральные уборщицы, которым в анекдотах отводится роль великих критиков.

Уборщица тетя Маша утром моет коридор и собирает после вчерашней премьеры, закончившейся грандиозным банкетом, бутылки. И ворчит:

— Ох, уж эти артисты, мать твою так. Нагримуются с утра и ходят, как говны…

Нужно ли с ней спорить по этому поводу?

Даже зритель, и тот нашел свое место в анекдотическом эпосе. Первый звонок, билетеры открывают зрительный зал и видят, что прямо в центре партера развалился человек.

— Кто вы? Что вы здесь делаете? — трясут они его. Тот в ответ только мычит. Бегут за администратором. Тот:

— Товарищ, покиньте зал.

В ответ по-прежнему мычание. Приводят наконец милиционера. Тот сурово трясет лежащего, как грушу:

— Гражданин, покиньте зал.

Опять невразумительное мычание.

— Да кто вы в конце концов? Откуда?

И тот со стоном:

— С балкона…

Толстый Карлсон со своими тайнами

Не совсем был прав классик, когда написал, что «…летний вечер оттого приятность в себе имеет, что шампанское хорошо пьется…» Шампанское в любое время года пьется не хуже, чем в летний вечерок. В чем мы и убеждаемся со Спартаком Мишулиным после спектакля «Горячее сердце», в котором он играл Хлынова — умирающего от скуки богатого дядьку. Персонаж этот — на все времена — как его ни назови: загулявший купец, партийная номенклатура, новый русский… Хотя в историю он войдет как

ТОЛСТЫЙ КАРЛСОН СО СВОИМИ ТАЙНАМИ

При дворе горкома партии — Загадка золотого гроба — Привет из морга — Его папа писатель Фадеев? — Страшные видения Карлсона

— Спартак Васильевич, опираясь на какой опыт своего общения и наблюдений, вы «лепили» такие персонажи, как Хлынов?

— Как тебе сказать… Из тюбика номенклатуры что-то выдавливал. Мы ведь шутами при них были, в баню нас брали. Хорошо кормили, общались. В бане они такие душевные, великолепные были: «Спартак, о чем разговор, все сделаем, что попросишь». Противными они становились в кабинетах. Но я играю не того, кто в кабинете, а того, что на презентации, в бане, в Завидово…

Вот я расскажу тебе случай. Однажды вечером, выйдя из театра, я ловил машину. Притормозил правительственный «ЗИЛ». Шофер узнал меня и согласился подвезти. И когда я сел в это «ландо», почувствовал себя другим человеком. Чертовщина какая-то! Я вот раньше не понимал, почему, становясь крупными начальниками, люди портятся. А прокатившись в «членовозе», кажется, понял. Когда меня приглашали на выступления, я чувствовал, что «они» меня «зовут». Приятно было.

— А не стыдно признаваться теперь в подобных чувствах? Некоторые артисты, похоже, стесняются даже вспоминать об этом.

— Я такой стыдливый, что мою стыдливость часто принимают за неуважение. Вот надо главному режиссеру позвонить. А я стыжусь. Боюсь чего-то… Спроси чего боюсь? Ничего, и терять-то нечего. Но все равно боюсь — например, обидеть Плучека. Ведь меня звали другие театры, но я сидел здесь, в «Сатире», влюбленный в своего режиссера.

— Я всегда была уверена, что есть некая мистическая связь между артистами и их героями. Не в том смысле, что артисты выбирают роли (кто ж подневольным позволит, отродясь на театре таких порядков не водилось). А в том смысле, что сами герои выбирают своих исполнителей, как, например, ваш Карлсон. Мне кажется, что у этого сказочного персонажа столько же тайн, как и у вас. Я не ошибаюсь?