Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь - [11]

— Семьсот тонн, — кричит он по мобильнику кому-то. И сам удивлен мистическому совпадению: только что его об этом же спросил японский импресарио, вставший в очередь за представлениями «Зингаро».

— Раньше я работал в Гранд-опера в Париже, — говорит Даниэль. — И хотя мы работаем в шапито, но технология у нас вся театральная: звук, свет — все как в театре. Монтируем очень долго. Малейшая неточность может окончиться на спектакле катастрофой.

— А как на гастроли перевозите лошадей?

— По Европе в грузовиках, специально оборудованных. Там есть кондиционеры и даже система видеонаблюдения, пневмосистема. А в Нью-Йорк летаем самолетами. Кстати, не каждая авиакомпания нам подходит. До сих пор пользовались «Эр Франс», а если с Москвой договоримся, то скорее всего полетим «Люфт Ганза».

В «Зингаро» все сходятся в одном, что лошади у Бартабаса живут в лучших условиях, чем люди.

— О! Какие потрясающие лошади, — воскликнула переводчица Лена Наумова.

Мимо на белом коне в серых яблоках проскакал Бартабас. Как мираж — черный демон с бакенбардами в широкополой шляпе и широченных черных штанах. Он что-то сердито кричал. Все встали по стенкам.

IV

— О! Какие потрясающие лошади, — снова воскликнула переводчица Лена, переходя с французского на язык нежности: «у-ти-ти». Нежность быстро уступила место удивлению и ошеломлению. В клетках под тентом — кремовые лошади с розовыми мордами и голубыми глазами. Вишневого цвета. Черной масти. С челками, с расчесанными и взбитыми гривами. С мелкозаплетенными косичками.

— Альбиносы? — спрашиваю я про голубоглазых конюха Пьерика. — Плохо видят?

— Нет, это жеребята португальской породы. У них действительно чувствительные глаза, но видят они очень хорошо. Вот этого зовут Гойе. Рядом с ним — Житан.

Правда, Голуаза — носителя названия популярных сигарет — среди них не оказалось. Зато обнаружился Пикассо. Необычный, как художник, чье имя он носит, — в три цвета. Грива в черных косичках с красными лентами падает на черную морду. Чернота переходит в шоколад, растекающийся белыми пятнами по бокам, и опять выливается в шоколад на крупе.

Да, хотела бы я быть маленькой лошадкой в театре Бартабаса. Лошадям здесь ежедневно меняют подстилки, на каждую уходит 18 мешков стружки, очищенной от пыли. Животных в обязательном порядке моют и сушат в соляриях. Питание, надо сказать, тоже отличается изысканностью. В день каждая из этих красавиц получает 10 снопов сена — внимание! — только первой срезки. То есть сено второй срезки просьба не предлагать. К ним присовокупляется обязательно 20 кг моркови, и ее закупают не на месяц, а раз в два дня. Плюс к этому сухие добавки разных фирм. Два мешка ячменных хлопьев. Но больше всего меня умилили полмешка овса — не какого-нибудь, а только уплощенного. Что это такое — не знают даже российские специалисты.

— Не найдется ли местечко в этой конюшне? — шутят все в «Зингаро».

У лошадки Дари оказалась короткая кокетливая челка. Дари просунула морду сквозь прутья, и это был единственный акт доверия к чужакам. Ее коллеги на нас просто не обращали внимания. Здоровенный вороной конь демонстративно развернулся в нашу сторону внушительным крупом. Такие крупы, должно быть, ценят кобылы.

Если бы я знала, как ошибаюсь в этот момент.

Наши провожатые уверяют, что так лошади готовятся к спектаклю. Они, как наказанные дети, уткнулись теплыми мордами в угол. Нервно перебирают ногами и пофыркивают. Впрочем, нет ничего глупее приписывать животным чувства людей. В «Зингаро» на это обязательно делают поправку. Так, художница Мари-Ло уверяет меня, что подбирает ткани для спектакля только с учетом особенности лошадей. Например, они не переносят шелк, потому что шелк производит какой-то хруст и лошади нервничают.

— Лошадь и человек — это лучший союз, — говорит художница. — У «Зингаро» так — это не наездник и лошадь, а ансамбль странной конструкции — внизу четыре ноги, а наверху голова.

Эта «конструкция» потрясла всех в новом спектакле «Триптих», поставленном в память о коне Зингаро.

V

В «Триптихе» заняты шесть кремовых лошадей с голубыми глазами, семь лошадей вишневого цвета, семь всадников, похожих на танцовщиков, и индийцы из Керала. Эти поджарые смуглые парни работают на манеже среди лошадей в редчайшей технике калариппаяат, которая прежде было привилегией только военной касты. В первой части «Триптиха» семь парней из Индии и лошади под музыку Стравинского разыгрывают нечто воинственное, где победители и жертвы меняются местами. Иногда кажется, что наездники совсем не люди. Торжество силы природы над брутальностью человека озвучивает «Весна священная».

Манеж покрываст оранжевая кирпичная пудра. Во второй, самой трогательной части «Триптиха», как мираж возникают три белые лошади и кларнетист в черном. Пока две играют и резвятся, третья ложится на правый бок и встает с живописным отпечатком, как будто некий художник сангиной разрисовал ее. Абстрактность животной живописи подчеркивает музыка Булеза — композитора, которого в силу сложности произведений боятся исполнять музыканты. История с расписыванием каждой лошади повторяется: прилегла, встала с отпечатком, меняет в игре партнера. В этот момент сверху спускаются три фрагмента коня из светлого гипса. Это образ погибшего Зингаро. Выходит тот самый чернокожий танцор, и начинается… Лошадиная симфония, танец любви и прощания в оранжевых тонах при отсутствии дирижера. Чернокожий припадает к белому копыту, вальсирует с гипсовым изваянием, оно, как живое, ложится в кирпичную пудру и поднимается на невидимых нитях с живописным отпечатком на боку. Все связано, образы концептуальны, воздействие точно рассчитано на подсознание. Публика вздыхает и хлюпает носом над историей погибшего любимца Бартабаса.