Москва в огне. Повесть о былом - [45]

Эта вылазка так напугала полицию, что во всем Пресненском районе полицейские посты сразу исчезли и район оказался в полной власти Совета рабочих депутатов.

По настоятельной просьбе Сережки, вступившего в боевую дружину рабочих типографии Кушнарева, я побывал там на митинге, а вечером вместе с колонной типографщиков направился в «Аквариум». Там я надеялся увидеть Седого или Южина и узнать последние директивы руководства.

Во главе с дружинниками, под красным знаменем наша колонна долго шла по каким-то длинным улицам и переулкам, а когда мы приблизились к цели, наступила уже ночь и мутная мгла спустилась на город. На улице стало темно. Ни единого фонарика! Окна домов казались черными провалами. Лишь кое-где странно желтели стекла, — значит, зажигали лампы или свечи. Гул шагов и мощные звуки песни «Смело, товарищи, в ногу» неслись к небу, которое серым полотнищем висело над нашими головами.

Наконец из узкого Оружейного переулка колонна вырвалась на Триумфальную площадь. Здесь со всех сторон — справа, слева и навстречу нам — двигались бесконечные потоки рабочих; перед раскрытыми воротами «Аквариума» они шумно сталкивались вместе, образуя море человеческих голов. И все приветственно махали друг другу шапками, платками, что-то радостно кричали, и каждая колонна пела свою песню.

Тверская улица, длинная и темная, как жерло туннеля, выбрасывала на площадь тысячи людей и призывно гремела:

Вставай, подымайся, рабочий народ!

А Садовая с двух сторон дружно и грозно подхватывала:

Вставай на борьбу, люд голодный!..

Врезаясь в общий водоворот, наша колонна яростно угрожала:

Сами набьем мы патроны,

К ружьям привинтим штыки!..

И мне казалось, что вместе с нами ноют все улицы и переулки, темные громады домов, поет мостовая под нашими ногами и эти снежные тучи, что несутся над великим городом.

А впереди победа!..

Во дворе «Аквариума» мы попали в такой водоворот, что наша колонна сразу рассыпалась и типографщики уже небольшими группами разошлись в разные стороны.

Мы с Сережкой, держась за руки, пробились в Театр оперетты.

Электричество, пущенное рабочими специально для митинга, горело вполнакала, еле освещая сцену и стол президиума собрания. Весь зал тонул в полумраке. Народу набилось много. Признаться, я опасался, что здесь нас расплющат в лепешку.

— Ты, оратор, локтем работай, локтем, а то дух вон, — учил меня Сережка, стараясь занять более устойчивое положение.

Южному дружиннику, видимо, доставляло удовольствие всячески охранять «оратора», хотя я был куда крепче и сильнее его самого.

Со сцены уже неслись страстные речи, короткие, сильные, полные огня. Это были даже не речи, а яростные призывы к бою, выкрикивание лозунгов, порывы сердца, пылающего ненавистью.

— Царское правительство сгнило на корню! Свобода заливается кровью. Мы снова стали рабами. Народ вымирает от нищеты и голода. К оружию, товарищи! К оружию!

— Да здравствует вооруженное восстание! — неслось из зала.

— Долой царскую опричнину!

— Смерть тиранам!..

А по рядам, с трудом протискиваясь вперед, с папахой в руках шел высокий, могучий парень, громко выкрикивая:

— На оружие, товарищи! На оружие, граждане!

В шапку со всех сторон летели медяки, серебряные монеты, бумажки.

Сотни рук, как в трамвае, передавали деньги из дальних углов зала. С верхних ярусов, подобно осенним листьям, летели бумажные рублевки.

По другому ряду плечом вперед двигался молоденький студент с форменной фуражкой в руке:

— На оружие, товарищи! На оружие, граждане!..

О, да это Бобчинский!.. А может быть, Добчинский… Во всяком случае, кто-нибудь из них. Я узнал в студентике одного из курьеров, которые так весело и быстро выполняли поручения штаба. Вот молодцы ребята!

Обшарив все свои карманы, я тоже собрал деньги и пустил по рукам, к шапке рабочего.

Сережка заволновался:

— Слушай, Павло, дай мне монету. Ей-богу, нет ни гроша за душой, поступлю к Сытину — отдам.

— Да я уже послал все, до копейки.

— Сколько?

— Кажется, девяносто копеек. А может, и рубль.

— Значит, полтинник за меня. Запомни, оратор. Уплачу, хоть кровь из носа!

Рабочий уже поднимался на сцену, его шапка была полна.

Сережка толкнул меня в бок:

— Гляди, оратор, Седой вышел!

У трибуны стоял Седой. Его мощный голос был слышен во всех концах зала, хотя он вырывался из глотки с хрипом и синением. Он не только призывал к борьбе, но давал уже и практические указания:

— Солдат старайтесь убеждать и не трогать. Драгун и казаков, если не слушают убеждения, бить беспощадно. Полицию и офицеров разоружать, при сопротивлении убивать. На местах поддерживать полный порядок. Грабителей уничтожать. На смену власти кнута и нагайки идет наша власть — власть народа…

Я понял, что это директивы партии, указания штаба.

Нас неодолимо тянуло вперед, к Седому.

Внезапно погасло электричество, и мы оказались в кромешной тьме.

Раздались крики со сцены:

— Спокойно, товарищи! Оставайтесь на местах! Сейчас будет свет.

Метнувшаяся было к выходу толпа остановилась. Шум замолк. При помощи Сережки я вскочил на сцену, он, разумеется, за мной.

Из темноты послышался женский голос:

— Товарищи рабочие! Мы здесь призываем народ к восстанию, а на улицах уже пролилась кровь. Драгуны стреляли по безоружной толпе. Есть убитые…