Москва. Путь к империи - [232]

Алексей Михайлович, стараясь не выдать себя, не показать людям дикий свой страх, тихим и очень спокойным голосом пообещал обязательно разобраться с Плещеевым. Народ возликовал. Вот он — настоящий царь-батюшка! Сейчас приедет в Кремль, сам лично учинит правый суд над обидчиком народа, и всем тут же станет хорошо. Спасибо тебе, Алексей Михайлович, многие лета тебе!

Народ расслабился, из окружения царя в толпу кинулись с криками слуги. Они, опытные, подбегали к тем, кто громче всех жаловался царю. Руки у слуг Морозова были сильные: плетки со свистом взлетали над спинами крикунов. Но усмирить толпу не удалось даже этим свистом. Наоборот! В обидчиков полетели камни — бессменное орудие толпы еще с допотопных времен. Слуги Плещеева и Морозова не выдержали напора разгневанного люда, бежали с поля боя в Кремль, едва успели спастись за крепостными стенами.

Так начался первый бунт тишайшего царствования.

Стрельцы не пустили народ во дворец, это разозлило его пуще прежнего. «Плещеева на казнь!» — кричали люди все громче. Морозов пытался спасти родственника жены, вышел к людям, но не успел сказать и полслова, как толпа вновь взревела недобро: «И Морозова на казнь!»

Боярин попятился назад.

Толпа тоже отхлынула назад, устремилась вон из Кремля к дому Морозова — там кремлевских стен и здоровенных стрельцов не было, там была лишь его молодая жена. Люди трогать ее, перепуганную, не стали: «Царицыну сестру трогать не смеем, не разбойники же мы в самом деле! Мы за справедливость, за царя и только против кровопийц». Это очень по-русски, по-народному: безгранично верить царю, а с его зарвавшимися слугами разбираться самостоятельно. Это понятно и даже логично. Без веры жить невозможно. Царь и в этом отношении объект для идеализации, и к Богу ближе всех…

«Что вы делаете?!» — слуга Морозова попытался остановить толпу, но тут же пулей вылетел из окна высокого дома и разбился насмерть. Не мешай толпе.

Дом Морозова был разграблен в момент. Особенно понравилось грабить винный погреб: некоторые из этой толпы присосались к бочкам с медом и винами прямо там же и только смерть оторвала их от этого занятия. Одного дома показалось толпе явно недостаточно: дома Плещеева, Траханиотова, Одоевского, Львова, Чистова скоро подвергнутся такому же опустошению. Может быть, хватит крушить? Нет.

Думный дьяк Чистов догадался, что толпа ворвется к нему. Это он, думали люди, озверевшие от обид и поборов, уговорил царя установить соляную пошлину. Алексей Михайлович ее уже отменил, но злая память народная не отменила еще желание отомстить дьяку. Чистов забрался под большую кучу веников, приказал слуге положить поверх веников свиные окорока. Прямо Чингисхан какой-то неудачливый. Забыл дьяк Чистов, что слуга его — из той же толпы родом, что спасать хозяина у него нет особой нужды.

Слуга взял со стола несколько червонцев, выбежал в родную свою толпу радостно, как лошадь, вырвавшаяся на волю в табун, и крикнул: «Он под свиными окороками! Гы-гы-гы!»

Чистова забили палками, но смерть дьяка лишь разожгла огонь страстей. Толпа вновь ринулась к Кремлю.

«Плещеева! — шумел народ. — Плещеева!»

Алексей Михайлович отправил на переговоры к бунтовщикам Никиту Ивановича Романова. К нему люди претензий не имели. Скромный он был человек, добродушный.

«Плещеева! Морозова! Траханиотова!!!» — ревела дикая толпа, не желая никаких переговоров.

Романов вернулся в Кремль. Боярская одежда надежно скрывала легкую дрожь в коленках, но по грустным глазам его царь понял, что настала критическая минута.

В Древней Индии существовал такой обычай: если семья понимала, что до следующего урожая ей не дожить, то первыми покидали сей мир старики; те, кто уже не способен продолжить род. Если этого не хватало, то вслед за стариками отправлялись дети, не способные дожить до того момента, когда они могут продолжить род. Подобные обычаи существовали в других уголках Земли, например в той же древней Японии, о чем блистательно поведано в «Легенде о Нараяне». Это — закон сохранения жизни.

«Плещеева!!» — рычала толпа. Критическая масса злобы приближалась к опасной отметке.

«Отдайте палачам Плещеева. Пусть они его казнят на виду у толпы. Ей хочется крови!» — повелел Алексей Михайлович, повторяя слова своего учителя.

Плещеев, видимо, на чудо надеялся, вышел из Кремля спокойно, не дергался, не сопротивлялся, хотя лицо его было бледным, как бахрома редких облаков, не спеша гулявших над Кремлем. Палач вел его к лобному месту, но не довел. Люди выхватили из сильных рук палача быстро обмякшего Плещеева, и в дело пошли палки — проверенное орудие толпы, дешевое и в ближнем бою меткое.

С хрустом треснула голова приговоренного. Он еще не успел осесть, упасть умирая, как по голове его, некрепкой, пришлось еще несколько ударов, голова раскололась, как перезревший арбуз, и оттуда брызнули фонтаном мозги.

Довольная толпа разбрелась по Москве. Нужно было осмыслить случившееся, порадоваться, нужно было допить мед и вина из погребов разграбленных домов, нужно было похоронить опившихся соратников…

На следующий день толпа вновь надвинулась на Кремль.